Как мы делали реформы. Записки первого министра экономики новой России - Андрей Алексеевич Нечаев

из тыловых частей. А лучшая стратегическая авиация оказалась на Украине, многие ракетные комплексы – на Украине, в Белоруссии, в закавказских республиках. Там же, а также в Прибалтике была развернута и система радиолокационного слежения. Правда, в Россию выводились войска из ГДР и ставших независимыми Прибалтийских государств. Однако они обладали преимущественно тактическим наступательным вооружением; в частности, в советской армии в ГДР было огромное количество танков, которые по прошлой военной доктрине должны были за несколько дней оккупировать половину Европы. Плюс вывод этих войск создавал гигантские дополнительные проблемы, так как их нужно было где-то размещать, обеспечивать снабжением. Вскоре нам пришлось создать для этого специальные комиссии по выводу войск и реализации остающегося на месте их прошлой дислокации имущества. Курировать их тоже пришлось мне.

Хотя формально на первом этапе после распада СССР существовали Объединенные Вооруженные силы СНГ, было ясно, что России придется создавать собственную армию. Пришлось резко давить на военных, чтобы при разделе армии современные вооружения хотя бы частично были возвращены России. Разумеется, принципиально этот вопрос решался на высшем политическом уровне, но технические детали были за военными. В дальнейшем часть их действительно удалось получить, но на это потребовались годы. Так, современная стратегическая авиация только в середине 90-х была выведена с Украины. Много усилий потребовал и раздел Черноморского флота.

Однако в начале 1992 года ситуация была малопредсказуемой. И поэтому особенно остро стоял вопрос о поиске компромисса между задачами нормализации бюджета и потребностями поддержания обороноспособности, в том числе и в части закупки вооружений. Если по расходам на текущее содержание армии, как я уже объяснил, без сокращения численности вооруженных сил снижать было особенно нечего, то в сфере закупки вооружений резервы, безусловно, были, и немалые. И мы пошли на воистину драматическое урезание этой статьи расходов.

Впрочем, делалось это не волюнтаристски и не бездумно. Нам было, например, понятно, что нельзя сильно сокращать научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы, ведущиеся в оборонном комплексе. Во-первых, от этого зависела наша будущая обороноспособность. Во-вторых, это часто были двойные технологии, общий научно-технический потенциал страны, лучшая часть нашей промышленности. Поэтому самому жесткому и даже жестокому сокращению подверглись закупки серийных вооружений. Исходя из общих финансовых возможностей и других оборонных расходов мы приняли решение сократить эти закупки на 80 % от текущего уровня.

Тут надо отдать должное Вячеславу Мозгалеву, о котором я уже упоминал. Я дал ему общую установку. Мы согласовали основные принципы нового оборонного заказа, и он пошел считать, что конкретно следует заказывать, чтобы выйти на запланированные объемы финансирования. Я помню, как мы с ним потом подолгу рассматривали каждую позицию. При этом я многому научился у Мозгалева. Он оказался очень грамотным и думающим специалистом, прекрасно знавшим состояние вооружений. В результате я принял решение о выделении средств на достройку имевшихся уже на стапелях авиазаводов трех самолетов Ту-160, поскольку, как уже говорилось, современные стратегические бомбардировщики остались на Украине. Мы с Мозгалевым решили продолжить финансирование пилотных образцов знаменитых ныне ракетных комплексов «Тополь», составляющих сейчас основу наших стратегических сил. Это действительно вооружение XXI века. Ракеты, по мощности почти совпадающие с шахтными, но только мобильные! Искренне горжусь этим прозорливым решением.

Зато кардинально, буквально до нескольких штук, была сокращена закупка танков. И это было вполне оправданно. Во-первых, мы выводили в это время в Россию танки из Германии. Во-вторых, на некоторых заводах, например на омском «Омсктрансмаше», и без того существовали просто залежи готовых танков. В сущности, это была трагедия для омского завода. И когда я через некоторое время приехал в Омск, то увидел, что директор завода просто отказывается поверить в столь резкий поворот событий. Он не мог осознать, что продукция его предприятия в прежних объемах больше стране не требуется. Директор упорно не хотел перестраиваться, не соглашался идти ни на какую конверсию. Он все ждал, что мы снова начнем закупать танки. Ведь столько лет закупали, а теперь вдруг не будут? Помню, разговор с ним складывался очень тяжело. В какой-то момент он сказал: «Давайте сделаем перерыв, я отвезу вас на полигон. Сами увидите, какие мы делаем танки». Танки действительно производили внушительное впечатление. Но тут он опрометчиво провез меня чуть дальше: на место, где хранились уже выпущенные и выведенные из ГДР танки. Это было величественное и одновременно трагическое зрелище. Гигантская просека в тайге, и, сколько хватает взгляда, видишь уходящие вдаль аккуратные ряды слегка припорошенных снегом танков. Их были тысячи. После этого я просто взорвался. Даже повысил голос, что со мной случается крайне редко. «У вас здесь танков на несколько десятков лет вперед, а вы требуете денег, чтобы делать еще. И это когда стране не хватает бюджетных средств на самое необходимое! Да вас под суд нужно отдать за вредительство», – жестко выговаривал я бедолаге директору.

Тем не менее на доработку новых моделей деньги мы им дали. Благодаря этому появился лучший в нашей истории танк своего класса «Черный орел». Увы, долгое время он так и существовал в единственном экземпляре, который демонстрировали на важнейших выставках военной техники в России. А несколько лет назад я прочитал в газете, что «Омсктрансмаш» объявлен банкротом. Упорное нежелание руководителей завода перестраиваться привело его к печальному финалу.

Тогда же было принято драматическое решение о судьбе трех заложенных к тому времени авианосцев. Строились они в Николаеве, то есть давали работу не нашей, а украинской промышленности. Но главным все-таки было ограничение по финансам. В итоге тяжелейших обсуждений мы приняли решение один авианосец достраивать, один законсервировать, а находившийся на начальной фазе постройки утилизировать. Это как бы лежит и на моей совести. Однако продолжение их строительства в полном объеме и даже консервация двух, тоже недешевая, съели бы львиную долю средств, которые мы были в состоянии выделить на закупку вооружений. С точки зрения собственно военной техники принимать приходилось лучшее решение из худших.

По многим видам военной техники заказ сводился к нескольким экземплярам, только ради сохранения самой технологии производства, в частности кадров. Знаю, что меня и Мозгалева сильно костерили, например, в бывшем Минавиапроме за то, что директорам оборонных предприятий приходилось держать огромные мощности в простое. Ведь если заказ, скажем, на МиГ-29 сокращен, условно со ста штук до трех, то все равно задействованные производственные площади и оборудование на заводе остаются почти прежними. Но работы нормальной нет, доходы от такого производства мизерные. Я отвечал, что это уже не моя проблема, а Минобороны. А еще в большей степени – оборонных департаментов Минпрома, которые все время старались сохранить максимум мощностей для выпуска военной техники, несмотря на их избыточность. Помню, с