Как мы делали реформы. Записки первого министра экономики новой России - Андрей Алексеевич Нечаев

каким трудом мне удалось настоять на закрытии производства подводных лодок в Нижнем Новгороде. Я убеждал Минпром, что их выпуск нужно сконцентрировать в Северодвинске, где мощностей достаточно для обеспечения даже будущей возросшей потребности. В результате в Нижнем Новгороде на «Красном Сормово» производство подлодок было закрыто. Мощности высвободились для конверсии, которая в целом прошла успешно. К тому же еще требовалось сохранять мобилизационные мощности. Они, правда, тоже сокращались, но в меньшей степени, нежели закупки вооружений.

Понимая сложное положение, в котором оказались предприятия, лишившиеся оборонного заказа, я инициировал использование новой формы их поддержки: государственный конверсионный кредит. Он выдавался на предельно льготных условиях, под 8 % годовых (напомню, что ставки коммерческого кредита тогда превышали 100 % в год), на финансирование перепрофилирования производственных мощностей. Конечно, мы понимали, что далеко не все директора смогут рационально воспользоваться этим кредитом, что часть его будет израсходована на выплату заработной платы работникам предприятий просто для того, чтобы не было массового оттока кадров или даже социального взрыва. Но и это нецелевое использование было для страны экономически выгоднее, чем продолжать клепать никому не нужные дорогие железки, которые потом еще надо было перевозить и охранять. Такие кредиты давали предприятиям шанс выжить, и многие сумели ими воспользоваться. Благодаря конверсионным кредитам, а главное, твердой линии на сокращение производства вооружений, которой так не хватало Горбачеву, впервые заговорившему о конверсии, но так и не сумевшему заставить предприятия ее осуществлять, действительно начали реализовываться конверсионные программы.

Помню, как в Омске на известнейшем крупном оборонном заводе «Полет», который делал многие наши спутники, я уже в 1992 году знакомился с программой выпуска грузовых «анов», который они «перетаскивали» с Украины. Тульский завод «Штамп» с помощью конверсионного кредита нормально завершил переход на выпуск бытовой техники, газовых плит, всяких насосов и труб. До этого там делали корпуса снарядов и ракет, была хорошо налажена трубная технология. Вот они и перешли на изготовление различных бытовых труб и изделий из них. В Новгороде оборонный завод стал по «отверточной технологии» делать видеомагнитофоны «Самсунг». В 1996 году я снова там был, встречался с директором, они уже делали собственные модели.

Мы твердо нацелились жить по средствам и, соответственно, шли на резкое сокращение оборонных расходов бюджета, но при этом старались проявлять гибкость при реализации нашей линии. Например, искали возможность производить военную технику в таких объемах, чтобы и технологию сохранить, и минимизировать производственные издержки.

Надо отдать должное и представителям ВПК. Они тоже постепенно эволюционировали в ходе наших дискуссий, а главное, по мере развития ситуации. Если сначала нам просто намекали: вы в нашем деле ничего не понимаете (а кто-то, наверное, в душе считал нас агентами Буша и врагами нации), то потом настроение стало меняться. Они стали просить деньги уже под конверсию или под экспорт, приходили с какими-то идеями, с реальными проектами. А самое главное: многие уже приходили со словами: «Всё, мы ничего не просим! Вы только точно скажите: как будет дальше? Если не будем производить такое-то и такое-то изделие, то мы начнем конверсию». И дальше я старался помочь им перезагрузить мощности, занять их гражданской продукцией, хотя формально это было функцией Минпрома, а не Минэкономики. Но деньги, а главное конструктивное желание помочь, были у нас. И директора быстро сориентировались, куда нужно идти, если хочешь не просто пожаловаться на жизнь, а найти решение. Помню, как уже несколько позже мы ссорились с вице-премьером Георгием Хижой и с руководителем Рособоронпрома, созданного после ликвидации Минпрома, Виктором Глухих, которые старались сохранить побольше мощностей в зарезервированном состоянии. Так, на всякий случай, на будущее. А я постоянно твердил им в ответ, что не надо, все равно столько оружия, как в СССР, мы никогда больше производить не будем. Поэтому закрывайте, перепрофилируйте.

Параллельно мы все-таки старались загрузить остающееся производство: перенести заказы с Украины, из Белоруссии и передать их на наши, российские заводы. Ряд предприятий переводили на выпуск той военной техники, которую ранее делали в других республиках.

Серьезной формой поддержки оборонных предприятий стало содействие в выходе на мировой рынок, облегчение экспорта продукции. Забегая вперед, отмечу, что для многих оборонных предприятий экспорт стал главным фактором выживания в тяжелой ситуации и оставался им многие годы, вплоть до недавних.

Вспоминаю одну из первых своих встреч с руководителями ряда авиационных предприятий и конструкторских бюро. Их главный тезис был: мы делаем лучшие военные самолеты в мире, а вы не хотите их закупать! На что я отвечал, что самолеты у нас действительно хорошие, но бюджет у нас почти самый худший в мире. «Давайте находить компромисс, – говорил я, – в частности, поищем покупателей за рубежом».

Я всегда активно поддерживал производителей в их попытках выйти на мировой рынок. Приходилось при этом бороться и с МВЭС, и с Рособоронпромом, которые очень жестко старались держать заводчан в узде и не выпускать их на внешний рынок, оставляя за собой сферу внешнеторговых отношений. В 90-е годы целый ряд предприятий получил право самостоятельной торговли военной техникой, которое у них в последние годы вновь отобрали, опять сконцентрировав все в руках государственных структур, включая специально созданную госкомпанию «Рособоронэкспорт».

Важно было помочь нашим производителям вооружений найти новые зарубежные рынки сбыта, так как многие традиционные партнеры типа стран Варшавского договора отпали. Причем найти покупателей, которые будут платить деньги, а не брать военную технику даром или в счет невозвратных советских кредитов в рамках «дела поддержки социализма и национально-освободительных движений». В итоге экспорт военной техники стал крупной составляющей российского экспорта в целом и начал приносить стране миллиарды долларов валютной выручки.

Я помню, как неприятно поразил своего коллегу из Германии на первом заседании Российско-Германского кооперационного совета. Одним из главных я поставил вопрос снятия дискриминационных ограничений на экспорт российских вооружений. Было легкое замешательство в зале переговоров: такие вопросы вот так в лоб никогда до этого не ставили. Но я сказал: вы же, надеюсь, не хотите, чтобы в России был бунт и чтобы наше оружие вообще бесконтрольно расползлось по миру? Вы хотите, чтобы мы шли на конверсию? Но для конверсии нужны деньги. И единственный способ для нас безболезненно провести конверсию и сокращение вооружений для собственных нужд – это по крайней мере на первых порах расширить экспорт. Мы готовы соблюдать все международные договоренности, поддерживать все бойкоты Ирака и прочее, но на нейтральных рынках вы должны уступить нам место, точнее, вести честную конкуренцию, без дискриминации. Я даже допустил легкий блеф, заявив, что если они не откажутся от дискриминационных мер, то я вернусь в Москву и сниму все ограничения на экспорт оружия. «Попадет оружие в