Большая семья - Филипп Иванович Наседкин

была далеко, где-то в Европе, о мужьях и сыновьях, которые победно шли по чужой земле, на своих знаменах неся освобождение человечеству, о колхозном хозяйстве, которое надо скорее восстанавливать, о весеннем севе и о многих важных делах, тревоживших крестьянское сердце. На Недочета поглядывали с надеждой, обращались к нему почтительно, с уважением.

Когда площадь была сплошь заполнена народом, Недочет поднялся, снял картуз.

— Граждане-товарищи! — сказал он. — Просим к порядку! Объявляем наше колхозное собрание открытым.

На площади стало тихо — только рядом чуть шумела река. Сотни глаз уставились на Недочета. И Недочет смешался. Сразу вылетели из головы слова, которые он тщательно придумал заранее. Старик беспомощно оглянулся, прося поддержки, и встретился глазами с Ульяной. Она ласково смотрела на него, как бы подбадривая. Прежняя уверенность вернулась к нему. Это же свои, родные и близкие люди. Чего ж их смущаться?

— Вот что, товарищи дорогие! — снова заговорил Недочет. — Война, как вы сами знаете, далеко бушует. Не за горами наша окончательная победа. Советский Союз полностью освобожден от захватчиков. Мы, наш колхоз, свободно обсуждаем общественные вопросы, свободно делаем свои дела. Никто нам ничего не скажет, никто не воспрепятствует. Вот что я хотел вам сказать, товарищи колхозники! И за все это мы должны сказать наше крестьянское спасибо нашим сынам, мужьям и братьям, что бьются с немцем, нашей Красной Армии и в первую голову — нашему дорогому товарищу Сталину! — Он окинул людей взглядом и продолжал окрепшим голосом: — Вот и собрал я вас, чтобы посоветоваться: а не пора ли нам порядок в своем доме наводить? Как вы думаете, товарищи? Работа у нас уже начинается. Вон женщины убирали сорняки, нынче землю копать начали. Петр Степаныч с ребятами кузню строит, полушубок свой на мехи запорол. — Он разыскал глазами кузнеца и поклонился ему. — Благодарность тебе, Петр Степаныч, от всех нас.

Колхозники оглянулись на кузнеца, который низко опустил голову. Зато Дарья Филимоновна выпрямилась и победоносно посмотрела вокруг.

— Вот, стало быть, об этом речь, — продолжал Недочет. — Теперь же Терентий Данилыч паром делает, чтоб с тем берегом регулярно связь заиметь, пока мост новый не построим. Ребята вон, Прошка и Митька, тоже делом занимаются. Прошка со своими молодцами железо в деревне собирает: части разные от плугов и веялок, болты да гайки — что в хозяйстве пригодится. Митька с хлопцами своими учет инструменту всякому навел.

Прохор подморгнул Дмитрию и горделиво выпятил свою тощую грудь.

— Что еще сказать вам, товарищи? — рассуждал Недочет. — Был я на полях. Все осмотрел сам. Дела наши пока что незавидные. Пшеничка, можно сказать, ничего, приличная, но сорняк забивает. К тому же подкормка требуется. И большая подкормка. Навоз и золу собирать придется, вон с того берега…

— А как таскать золу будешь? — прервала его Евдокия Быланина. — Она, зола-то, вон где, за речкой, а посевы аж там. — Евдокия махнула рукой вправо. — Как таскать будешь, интересно знать?

— На пароме придется пока что, — не совсем уверенно ответил Недочет.

— На пароме! — передразнила Евдокия. — А до берега как? В карман или в мотню себе насыпешь и понесешь?

— Чего в карман? — вступилась Марья Акимовна Медведева, пожилая и скромная женщина. — Мешками надо.

— А мешки где взять? — огрызнулась Евдокия. — Где они валяются, укажи.

— Как-нибудь раздобудем, — сказала Марья Акимовна. — Я два дам.

— Ты дашь, а у меня нету, — не унималась Евдокия. — Как тогда быть.

— А ты юбку у пояса перевяжешь — и получай мешок! — крикнул кто-то звонким голосом.

Кругом дружно засмеялись.

— А сама голяком?! — Евдокия повернулась назад. — Вас, губошлепов, пугать?

— Ну, нас не испугаешь, — возразил все тот же ребячий голос. — Мы не из робкого десятка…

Взрыв хохота опять прокатился по площадке.

— Можно тачки поделать, — сказала Марья Акимовна, когда шум утих. — Что уж, мы такие беспомощные, что ли?

Люди зашумели, заговорили о золе, о переправе, о мешках и тачках, которых когда-то было достаточно, о том, что каждую мелочь нужно заводить сызнова.

Недочет терпеливо ждал. Он встретился взглядом с озорными глазами Евдокии, погрозил ей пальцем. Евдокия вскинула голову, подбоченилась, желая этим выразить, что принимает вызов.

Постепенно людской говор улегся, и снова стал слышен тихий шопот речных волн.

— Теперь же — семена, товарищи, — снова заговорил Недочет. — Прямо сказать — тут наше дело совсем никуда. Ни одной щепотки. Вся надежда на государство.

— А государство, как думаешь, поможет? — спросил Терентий Толкунов.

— Конечно, поможет, — твердо ответил Недочет. — Государство — оно же наше, советское, и мы для государства — не пасынки. Председатель в район поехал, обо всем там доложит…

— Вот болтают — семена! — опять вмешалась Евдокия Быланина. — А на чем пахать — никто не скажет. А ну-ка, ответь, Иван Иваныч, как землю обрабатывать будем? Меня запряжешь, что ли, ежели своей старухи нет?

— Верно, Дуняша, тебя запрягу, — обозлился Недочет. — И сам впрягусь, хоть уж стар… Лопатами копать будем, граждане. Вот этими руками крестьянскими поднимать будем! Правильно говорю, товарищи?

Со всех сторон раздались дружные одобрительные возгласы:

— Правильно, Иван Иваныч!

— Вскопаем! День и ночь работать будем!

— Нас не тем стращали, да мы не испугались!

Евдокия переждала, пока угомонилось собрание, и спокойно заметила:

— Вот ведь орете, глотки дерете, а я совсем не к тому говорила. Что ж, думаете, я боюсь работы? А ну, выходи первый, кто хочет потягаться. Что притихли, как лягушки на морозе? То-то же!.. Лучше бы спросили, а где наши кони? Где наши коровы? Что ж молчишь, товарищ Недочет? Или язык проглотил?

— Ты же знаешь, за лошадьми председатель погонщиков услал, — терпеливо ответил Недочет. — Гришунин поехал, Матвей Сидорыч, с ребятами. Это ж всем известно…

— Когда поехал? Три дня назад? А когда приплетутся? К концу посевной? А коровы где? За коровами послали?

— Нет еще.

— А когда пошлют?

— Когда, когда! — рассвирепел Недочет. — Что ты ко мне пристала? Откуда мне знать? Я