Дневники и письма - Эдвард Мунк

пастельных тонах

японский кораблик, старые

выцветшие ковры – зеркало

времен Людовика XIV —

цветовая симфония.

[…]

Здесь он пишет —

Мертвая тишина – нарушаемая лишь

голосом из соседней комнаты – или

чтением этих небольших зарисовок

и неоконченных стихов —

из которых впоследствии будет

собран экстракт – эти стихотворения,

совершенные по форме, – понятны

лишь немногим – в них каждое слово

настолько насыщенно, что оно

вызывает целый ряд душевных движений,

будто мелкие точки на фонографической пластинке —

их почти не видно, но на фонографе они превращаются

в живые слова.

Запись 1896–1897

Станислав Пшибышевский

«Мой друг Пшибышевский»[115]Написано в Осло в октябре 1928Опубликовано на немецком языке в журнале Pologne litteraire, 1929,на норвежском – в газете Oslo Aftenavis, 30.1.1929

Станислав Пшибышевский. Литография. 1895

Как живой, стоит он у меня перед глазами, друг моей молодости! Образы и ситуации с его участием проходят перед моим мысленным взором, как на кинопленке. И все же как много лет прошло с тех пор – целая жизнь отделяет ту берлинскую зиму 1890-х годов, когда я впервые встретил его, от сегодняшнего дня, когда он покоится в родной земле.

Плотно сидели они в небольшом винном погребке на Унтер ден Линден, который обнаружил Стриндберг и который вскоре стал местом собраний для молодых художников – многие из них с течением лет обрели заслуженную славу как поэты или живописцы. Здесь бывали Стриндберг и Демель, Хартлебен и Лайстиков, Хольгер Драхман, Гуннар Хейберг, Кристиан Крог[116] и многие другие, в ком как раз в эти годы бродило и зарождалось новое искусство. И в центре среди них – Пшибышевский, с большими горящими глазами на бледном лице, молодой, восторженный, до краев полный жизни и веры в будущее. Нервный и чувствительный, временами взмывающий ввысь, туда, где светили ему вечные звезды, временами падающий на самое дно отчаяния, окруженный замкнутыми стенами, на которые он пытался взобраться. Я и сейчас вижу, как он сидит в углу на диване в этом маленьком винном погребке в Берлине, весь сжавшийся, с лихорадочно блестящими глазами, и говорит тихо, хриплым голосом, будто разговаривая сам с собой.

Внезапно он вскакивает в экстазе, бежит к фортепьяно, так резко, будто его неотложно зовет внутренний голос. И в мертвой тишине, наступающей после первого же аккорда, в тесном погребке начинает звучать бессмертная музыка Шопена, внезапно преображая его в сияющую праздничную залу, в торжественный чертог искусства. И так мощно он сам был захвачен, и так мастерски передавал удивительные музыкальные картины своего соотечественника, что мы слушали затаив дыхание, завороженные, забыв о времени и пространстве, пока не затихал самый последний звук.

Август Стриндберг. Литография. 1896

Мне довелось общаться с ним лишь в молодые годы. После несчастного случая с его женой[117] – которая, как известно, была норвежкой, – он разорвал все связи с Норвегией. Он хотел забыть, да, забыть. Не знаю, обрел ли он со временем забвение и избавился ли от той чудовищной ноши, которая давила на него днем и ночью. Больше я его не видел. Письма, которые я ему посылал, оставались без ответа, и когда я однажды отправил ему свои офорты, он даже не оплатил доставку. Но я его понимал и никогда не злился на его молчание. В действительности ничто не может затмить воспоминание о нашей дружбе, его верности, его сердечности и открытости.

Я жалею, что не написал статью-воспоминание о моем дорогом старом друге, вашем великом писателе, еще при его жизни, как привет и благодарность старому другу за его дружбу в молодые годы. Она была бы благодарностью за то, что он в свое время сделал для меня. Именно он вместе с Мейер-Грэфе и Шербартом издали первую полноценную брошюру о моем искусстве[118], причем он был душой и двигателем этой инициативы, как был он душой и смело задуманного, но, к сожалению, слишком рано затухшего журнала «Пан»[119].

Шли годы, много лет, каждый из нас шел своим путем, и наконец, остались лишь воспоминания, связывающие меня с моим дорогим старым другом молодости. И эти строки, которые я здесь пишу, вовсе не являются ни оценкой его значения как писателя – для этого я недостаточно компетентен, – ни попыткой охарактеризовать Пшибышевского как человека – для этого я знал его слишком мало в поздние годы. Это лишь отдельные заметки, проблески воспоминаний, которые возникли у меня, когда газета Pologne Litteraire своим письмом вновь воскресила в моей памяти воспоминания о моем дорогом старом друге.

V

Физика и метафизика

Люди – языки пламени —

они стремятся зажечься друг от друга

и потухают.

Если следовать чувству сострадания,

пожертвуешь собой, как Христос —

Жить и оберегать свое пламя

и так уже нелегко.

Недатированная записная книжка

Структура души

1 Эфирное электричество наверху

2 Земное электричество внизу

3 Голова – обитель разума и эфирного электричества —

4 Зад и половые органы Обитель земного электричества снизу

5 Душа

К душе как центру стягивается 6 сил – голова зад

две руки две ноги.

Страница из записной книжки MM T 157. Б/д. C. 5

Недатированная записная книжка

Я лежу в ночи и слушаю

стук своего сердца – Я слышу шум

крови – в ушах что-то обрывается в голове

– зудит под кожей на кончиках пальцев рук

и ног – Все чешется —

Как они шумят, эти миллиарды планет,

циркулирующих по своей орбите от кожи

к сердцу – размеренное владычество сердцебиения.

Миллиарды планет взрываются – Они хотят

вырваться за пределы. Но вынуждены

возвращаться назад

– Гул в ушных каналах. – Дрожь

в членах – миллиарды планет.

– Что есть малое и что великое – что

есть время? – Секунда между ударами сердца

– и планеты внутри меня свершили свой

оборот – Свет от самых отдаленных планет

добирается до меня миллиарды лет.

– В клеточной ткани трудятся планеты —

и обитатели этих планет —

млечные пути клеточной ткани —

и их жители

– их атомы – Я закрываю глаза в темноте

– Внутри меня свет и вспышки – Сияют планеты

– сияют атомы.

Недатированная запись

Для чего мы существуем —

для чего мимо меня скользят

лица людей – словно

поток – неустанно

– безостановочно —

в поисках цели.

Я смотрю в их пустые глаза —

мертвецы за бледными масками —

Зачем они так суетятся —

Знают ли они, что спешат к смерти.

Почему они улыбаются —

почему работают —

Вся тварь стенает[120].

Страх. Ксилография. 1896

Недатированная запись

Мои парижские мысли 1895 года (?)

(возможно, 1902–1903)

Мать и смерть – Париж 1895

нет ни малого, ни великого —

В нас целые миры – малое делится на великое,

как и великое делится на малое —

В капле крови целая вселенная с центральными солнцами

и планетами – и звездами.

Море – это капля крови, являющаяся

лишь малой частью большого тела

– Бог в нас, и мы в Боге —

– и надо всем предвечный свет,

он светит там, где жизнь – и все есть

движение и свет —

Кристаллы рождаются и формируются,

как младенцы в матке – и даже в

самом твердом камне горит

огонь жизни —

Смерть есть начало новой