Дневники и письма - Эдвард Мунк

Но никто толком не понял, что эти работы являются частью единого фриза.

Эти многострадальные картины, которые после 30 лет флибустьерских скитаний, словно потерпевшая крушения шхуна, с которой смыло половину оснастки, наконец обрели своего рода гавань в Скёйене[99] – и они вряд ли подходят для того, чтобы быть представленными как готовый фриз.

У меня, конечно, на эти картины было много планов. Я также представлял себе, что в доме, который им надлежало бы украсить, должно быть много комнат. Тогда картины о смерти можно было бы повесить в небольшой отдельной комнате, как фриз или как большие настенные полотна.

Разве нельзя себе представить, что они могли бы украсить комнату, выполненную в приглушенных тонах, звучащих в унисон с картинами, и разве нельзя вообразить ту связь, которая возникла бы между этим пространством и фризом с мотивами побережья и леса, которыми была бы оформлена соседняя большая зала. Разумеется, отдельные картины можно было бы использовать как панно, другие же – как декоративные наддверные элементы.

Я думал также и об ином решении. Написать фриз в очень крупном формате и провести мотивы побережья и леса сквозь все его части.

Много пишут о том, что картины диссонируют друг с другом, что они выполнены в разных техниках. Неприятно поражает высказывание критика из газеты «Верденс Ганг» на этот счет, после того как я уже дал соответствующее разъяснение в каталоге.

Ведь это же всем очевидно. О том, что я намеревался приспособить и в целом переделать эти картины под то пространство, которое они должны были бы украсить, со всей ясностью написано в предисловии.

Для меня было бы ошибкой довести фриз до конца, прежде чем для него нашлось бы определенное помещение и прежде чем в моем распоряжении оказались бы средства на его завершение.

Я не могу взять в толк, каким образом критик, который является к тому же и художником, не может увидеть связи между картинами этой серии. Ни малейшей связи тут нет, утверждает он.

Половина этих картин соединены такой крепкой связью, что они с величайшей легкостью могут быть сведены в единую длинную картину. Картины с побережьем и деревьями – в них возникают одни и те же тона – а общее звучание задает летняя ночь. – Деревья и море задают вертикальные и горизонтальные линии, повторяющиеся во всех картинах, а побережье с человеческими фигурами дает волнообразное звучание живой жизни – яркие цвета образуют созвучия, эхом отдающиеся во всех картинах. На самом деле эти картины по большей части представляют собой заметки – документы – наброски – сюжеты.

И в этом их сила.

Следует также задуматься о том, как эти картины создавались в течение этих 30 лет; – одна была создана в мансарде в Ницце – другая в темной парижской комнате, третья в Берлине – несколько в Норвегии, но все они писались в путешествиях, в сложнейших обстоятельствах, в условиях жесточайших преследований – без малейшей поддержки.

То помещение, которое они должны были украсить, было своего рода воздушным замком.

Если бы мне в нужное время была оказана необходимая поддержка, эффект был бы совсем другим – и фриз получил бы иной масштаб и дал бы более полный и мощный образ бытия, чем эти документы.

Я прошу тех критиков, на которых я ссылаюсь, прийти на выставку в такой день, когда все заливает яркий, теплый солнечный свет, и в дымке солнечных лучей картины серии видятся как единое целое. Не стоит педантично изучать разность техник и недостатки живописного мастерства. Я думаю, что они в любом случае смогут разглядеть замысел и расслышать то унисонное звучание, что объединяет все картины этой серии.

Меня никогда не привлекала идея заполнения стен, и такого рода мысли меня никогда не занимали.

Я думаю о Сикстинской капелле. Работы Микеланджело вовсе не создают впечатления, будто они нужны лишь для украшения стен. Это декоративные картины, совмещенные друг с другом. И все равно я нахожу этот зал самым прекрасным в мире.

Есть еще один критик, который, надеюсь, не будет льстить себе тем, что я обратил на него внимание. Этот жалкий полухудожник-полукритик, занявший вакантную должность в газете «Афтенпостен», служит кучером на той навозной телеге, которая вот уже целых 40 лет вывозит грязь из этих авгиевых конюшен прямо в сад искусства.

Ну что ж! Как я уже много раз разъяснял, я намеренно не пожелал придать серии окончательную форму.

Но я хочу заявить:

Я нахожу, что уже сейчас, в том виде, как она выставлена у Бломквиста, она более чем удовлетворяет требованиям, предъявляемым к декоративному фризу.

Я не считаю, что фриз всегда должен обладать той ровной однородностью, которая так часто делает декоративную живопись и фризы такими уныло-скучными, что об этой декоративной живописи и фризах только и можно сказать, что их почти никогда не замечают.

Фриз, как мне кажется, вполне может иметь воздействие, аналогичное воздействию симфонии. Он может взмывать к свету и нырять в темные глубины. Его сила может местами расти, местами падать. И все равно все картины могут звучать похоже, отдаваясь эхом друг в друге. И там и тут могут прорываться пронзительные звуки и барабанные дроби.

И все равно может возникнуть ритм.

Даже сейчас, у Бломквиста, этот фриз уже воздействует как симфония, в нем есть ритм. И можно при желании ясно это увидеть… несмотря на то, что развеска, выполненная в спешке, оставляет желать лучшего.

Кроме того, я совершенно не согласен с мнением, будто фриз должен состоять из картин одинакового формата. Напротив, я считаю, что разность форматов делает его более живым. Кроме того, для наддверного и надоконного пространства часто бывают необходимы картины иных форматов.

Эту серию картин я считаю одной из моих самых значительных работ, если не самой значительной.

Она так и не встретила понимания у меня на родине. Раньше всех и лучше всех ее поняли в Германии.

Но и в Париже ее встретили с одобрением; уже в 1897 году она получила почетное место на центральной стене в последнем, лучшем зале на выставке L’Independant[100] – и там были выставлены те из моих картин, которые лучше всего поняли именно во Франции.

Небольшое заключительное замечание:

Вечно недовольный, унылый рецензент из издания «Листки интеллигенции» пишет, что все это он уже видел – то, что в газете, которая считается самой скучной в стране, работает самый скучный рецензент, совершенно понятно, но он все же мог бы вспомнить о своем почтенном возрасте – а он уже приближается к старческим летам, и ему следовало бы знать о том, что с тех пор, как выставлялось предыдущее поколение, уже успело вырасти новое. Этот