Последний юности аккорд - Артур Болен

– Нет. Не знаю… Да какая из Гордейчук жена? Это же умора… Она должна принадлежать всем! Ой, больно! Ты что?

– Извини. Случайно. Ногти длинные… Ты и так весь… исцарапан…

Она отодвинулась от меня, и я почувствовал, как боль вновь заполняет затылок.

– Тебе пора, – сказала она. – Отряд то найдешь свой?

– А еще?

– В следующий раз.

Я поднялся со стоном на ноги. Схватился за подоконник. Подождал, пока тьма отхлынула от глаз.

– О, мой Бог! Плохо-то как…

– Бросай пить, – отозвалась Нина.

– Вот коммунизм наступит – сразу и брошу. Помоги.

Она открыла дверь, взяла меня под руку. На крыльце я закурил.

– Извини. Я, кажется, наговорил лишнего.

– Жаль, – сказала она.

Я попытался отгадать, что она имела в виду, но не смог – более актуальный вопрос мучил меня: буду я блевать сейчас или нет. В конце концов я решил, что буду. И пошел прочь.

…Славка еще не спал. Из раскрытого окна его комнаты клубами выкатывался голубой дым. Славка курил, сидя по-турецки на кровати в брюках. Глаза его были шальными и мутными, лицо бледным.

– Ты? – спросил он равнодушно. – Где был?

– Гулял.

– Понятно… Мы тоже погуляли… чертям стало тошно. Из соседнего отряда Надька прибежала, кричит: «Вы что там, очумели что ли? У меня дети проснулись! Безобразие! Позор! Сейчас милицию вызову!» Мы ей: «Какие дети! На-ка лучше выпей дура, да заткнись». Налили стакан… Потом еще. Вроде успокоилась. Повеселела. Даже петь пыталась. Что-то про БАМ и комсомол… Жеребец приходил. Довольный, как всегда. Ему тоже налили. На озеро всех звал… Людка плачет, – вдруг закончил он.

– Чего вдруг?

– Я засунул руку ей в трусы.

– Хорошо хоть не в кошелек. Зачем ты это сделал?

– Я влюблен. Ты забыл?

– Прочитал бы ей стихотворение. Блока…

– Прочитал, – угрюмо возразил Славка.

– Ну и?

– Не дает.

– Какое стихотворение читал?

– «Мы встречались с тобой на закате,/Ты веслом рассекала залив./Я любил твое белое платье/Утонченность мечты разлюбив», – монотонно, как робот продекламировал Славка.

– И не дала?

– Не дала… Каналья.

– Ну, тогда я не знаю, что им нужно…

Мы помолчали, глядя, как восходящее солнце за окном прожигает золотыми лучами темную густую листву старых осин. Утренний ветерок размазал по траве серебристый туман, скопившийся ночью в ложбине. В накуренную комнату пахнуло ароматной сыростью.

Славик истерически хохотнул.

– Нет, ну это была песня. Я засунул ей руку… туда, а она и говорит:

«А ты ее вымыл?» А я не помню, мыл я ее или нет. Ну, утром-то, разумеется, мыл. Говорю: «Хочешь, сбегаю, помою?» А она обиделась. Я же говорил тебе, она любит обижаться.

– И заплакала?

– Не-ет. Заплакала она потом. Это когда я сказал, что женюсь только на девушке с приданным в двадцать пять тысяч. Чтоб не думать о хлебе насущном и заниматься творчеством. Не знаю, что на меня нашло…

– Дятел ты.

– Не знаю, не знаю… А Андрюха стал писать стихи. На салфетке. Он мне прочел. Ты знаешь – ничего себе. Я запомнил строки… подожди… ага, вот: «А потом ты выйдешь в сад,/Там, где кошки ссат,/ И увидишь пруд, там, где рыбы срут,/И поймешь, что жизнь – ад…» Ну, в общем, и так далее в том же духе. Мне понравилось. А потом все пошли на озеро купаться… Разделись д гола и – в воду!

Последние слова Славка сказал совсем как-то упаднически. Словно все утонули.

– Старый, я у тебя перекантуюсь сегодня, ты не против?

Он посмотрел на меня отчужденно и произнес.

– Домой хочу. Книг нет… Душно.

Я скинул ботинки, свернулся калачиком.

Славка еще что-то говорил. Я сначала слушал, потом стал кимарить и, наконец, взмолился.

– Старик, я отъезжаю. Два часа до подъема, извини.

Последнее, что я помню, уткнувшись носом в подушку, Славка что-то спрашивал о Сидорчук.

Феликс уехал ранним утром, когда пионеры еще спали. Я столкнулся с ним на крыльце. Вид у него был ужасный. Он держался за стойку веранды, как за мачту качающегося корабля, и с тоской смотрел на дорогу, которую ему следовало преодолеть. Покрасневшие глаза его слезились, рот спекся намертво. Увидев меня, он не шелохнулся и только моргнул, деликатно давая понять, что заметил мое присутствие. Я смотрел на него почти с любовью.

– Приветствую тебя, мой юный друг. Ты жив, надеюсь?

Вместо ответа Феликс прижался лбом к деревянному столбу. Видимо, столб был не очень холоден, потому что спустя секунду Феликс поднял голову и посмотрел на него с осуждением.

– Ага, еще один, – услышал я голос Натальи.

Она вышла на крыльцо в ночной рубашке, растрепанная, с алым ртом, с темными кругами под глазами, из которых один к тому же был подмалеван какой-то голубой краской. В руках у нее была косметичка.

– Ну что красавцы, плохо вам? – с наслаждением спросила Наталья. – Так вам и надо. Я тебе, Феликс, уже все сказала…

Феликс кивнул. Видно было, что сказала ему Наталья много обидных слов, но они толпились где-то еще в передней его измученного сознания, дожидаясь, когда он протрезвеет.

– А с тобой, Иванов, я буду иметь сегодня очень серьезный разговор.

Ее суровый тон стал чуточку интимнее. Я засопел, пытаясь расчувствоваться, и услышал, что Феликс тоже сопит.

– Мне это нравится: один где-то нализался, как свинья, другой пропал непонятно куда – я что вам тут, красная шапочка, в натуре, одна на отряде вертеться?! Хорошо устроились, уроды. Начальник лагеря вчера вызывает: «А что у вас с Михаилом дети какие-то грустные?» А? Дети ему, старому мудаку, не нравятся! Я говорю: «Они не грустные – они сосредоточенные. К олимпиаде готовятся». А он мне: «Да? А чего это тогда вчера Сигунова плакала в беседке навзрыд?» Я говорю: «А кто ж его знает? Может, влюбилась, вот и плачет». Я что, на дуру похожа?! – вдруг вскрикнула она, так что мы с Феликсом вздрогнули. – Феликс, меня абсолютно не волнует, как ты доколдыбаешь до остановки! Если через пять минут не исчезнешь отсюда, то исчезнешь из моей жизни навсегда. Понял, артиллерист хренов? Кру-угом! и шагом марш!

В этот момент я отчетливо представил себе, каким Наталья будет следователем прокуратуры.

Феликс оттолкнулся от столба и шагнул прямой ногой с крыльца. Его кидало со стороны в сторону, как раненого, голова моталась. Мне стало жаль его до слез. Наталья тоже провожала его взглядом. Хорошо, что Феликс его не видел.

– Покурить есть? – спросила Наталья потухшим голосом, когда нелепая сутулая фигура исчезла за деревьями.

Я достал изжеванную пачку БТ.

– Как он меня заколебал, – пробормотала Наталья, вытаскивая сигарету. – Ноет