Последний юности аккорд - Артур Болен

невозможно. Это вообще был редкий гад. Я боролся с ним всю жизнь и до сих пор не могу сказать, что одолел его.

– Это заметно, – пробормотал Андрей и тут же замахал руками. – Извини, извини! Дальше!

– Ну что дальше… Нина даже не догадывалась, какие мысли и страсти мучили меня. Мы встречались с ней урывками днем, чаще вечером, когда я врал, что иду на встречу с вами. Помните?

– Да, – сказал Славка, – я лично помню. Наталья несколько раз пытала меня и Андрюху: с кем ты проводишь вечера. Врать ей было трудно, между прочим.

– Спасибо, выручали. Догадывалась ли Наталья о нашей дружбе с Ниной? Несмотря на конспирацию и на то, что вы, мои верные друзья, умело создавали мне вечерние алиби – думаю, что да. В лагере, как и в деревне, трудно утаить подобные вещи. Как-то она сказала мне.

– Узнаю, что бегаешь к этой Коммунидзе – яйца оторву.

Она шутила, но уже раздраженно. Не думаю, что Наталья была способна на глубокие страдания из-за измены. И уж совершенно точно, что в приступе ревности она была способна, скорее, оторвать яйца своему обидчику, чем сокрушаться в глубоких скорбях и обидах.

К стыду своему должен признаться, что меня назревающий конфликт беспокоил куда больше, чем Нину. С каждым днем врать и изворачиваться становилось все трудней. Однажды я пожаловался Нине, что Наталья меня изводит своими подозрениями и ревностью. Неожиданно Нина вспыхнула.

– Ты не должен так себя вести. Ты мужчина. Почему ты все время боишься и прячешься?

Глаза ее пылали гневом. «Эге-ге, матушка, подумал я, вот она кавказская кровь».

– Я просто не хочу скандала.

– Он будет, – твердо сказала она.

В пятницу приехал Феликс. Я столкнулся с ним на крыльце. Был он высок и худ. Лицо его вызывало в первый миг неприятное удивление. Это было лицо классического голливудского маньяка: белесые брови, белесые ресницы, выпуклые светлые глаза, узкий подбородок… Желтая кожа обтягивала высокий выпуклый лоб, крючковатый нос нависал над бледными, тонкими губами, ранние залысины блестели, волосы пепельного цвета были жидки… Я просто раскрыл рот.

– Феликс, – сказал он, протягивая руку.

Я пожал влажную ладонь и машинально вытер руку о брюки.

– Меня зовут Феликс, – повторил он назидательно.

– Понял, – сказал я.

– Вы не подскажите, где я могу найти Наталию Сидорчук?

– Она…

– Блин! – услышал я за спиной громкий голос – Кого я вижу! Феликс!

Феликс вздрогнул и пригнулся; его лицо приняло радостное и в тоже время испуганное приниженное выражение. Я обернулся. Наталья стояла, скрестив руки, и ухмылялась.

– Приехал, родимый. Зайчик мой… Как же ты нашел наш лагерь?

– Это было нетрудно, – сказал Феликс и почему-то озлобленно на меня глянул.

– Вы познакомились? Миша, это Феликс. Курсант училища… блин, всегда забываю название…

– Пушкинского, артиллерийского… – буркнул Феликс.

– Ну да, помню: то ли Пушкин, то ли пушки… Третий курс. Офицер!

– Перешел на третий, – пробубнил Феликс глухо.

– Какая разница! Опять занудничаешь? Он невыносимый зануда, – сказала Наталья, обращаясь ко мне. – Я говорю ему: «Феликс, с твоей внешностью надо быть раздолбаем, а ты – педант и… этот, как его…»

– Мизантроп, – подсказал Феликс, багровея и переминаясь с ноги на ногу.

Мне было и смешно, и жалко его.

– Во-во! Мизантроп! Как ты будешь из пушки стрелять с такой кислой физиономией? Кстати! – Наталья вновь обращалась ко мне. – Он мне обещал из пушки дать пострелять. Обещал? – величественно возвысила она голос, обращаясь к Феликсу.

Феликс кивнул головой.

– Так и когда же?

– Скоро, – выдавил Феликс и глубоко вздохнул.

Я решительно сказал.

– Ну, вы тут как-нибудь… а я схожу в пятый, у Славки надо книжку забрать. Я скоро вернусь, ладно, Наташ?

Наталья кивнула. Спускаясь по ступеням, я услышал, как она фыркнула.

– Ну что стоишь? Пошли, покажу тебе мое жилье. Твоя сумка-то где? Где подарки, говорю? Ты ведь с подарками приехал?

Феликс что-то отвечал своим глухим голосом, я не расслышал.

Славку я обнаружил на веранде за весьма странным занятием. Он мастерил огромный бумажный самолет. Рядом толкались и сопели два пионера в одинаковых зеленых шортах с лямками на голое тело. Увидев меня, пионеры недовольно зашмыгали простывшими носами и расступились, а Славка торопливо протянул руку и тут же склонился над своим незаконченным изделием.

– Миг-25, – пояснил он. – Последняя модель. Скорость – две тысячи километров в час, а дальность…

– И не две тысячи километров в час, а две с половиной тысячи километров в час – поправил Славку пионер, у которого на брюхе краснела царапина устрашающих размеров. Славка поднял голову и внимательно посмотрел в глаза пионеру. Пионер попятился и шмыгнул носом.

– А дальность, – продолжал Славик сухо, – просто охренительная. Вчера был рекорд…

– От столовой до самого озера! – восхищенно подхватили пионеры, приплясывая от возбуждения. – Высоко, высоко! Далеко, далеко!

Самолетик был закончен. Славка любовно пригладил углы, расправил бумажные крылья и передал его пионерам в руки.

– Без меня не запускать! Залейте в баки горючего, да побольше! Приготовьте пушки к бою!

– Есть! – заорали пионеры и потащили гигантский самолетик на аэродром.

Славка смотрел им вслед.

– Вчера, действительно, охренительно далеко залетел. Удачная модель. Лучшие куски ватмана угробил. От стенгазеты. И вот на тебе: утопился в озере. Беда, если сильный ветер… Ты слышал, что учудил наш старый козел? Лагерный турнир по бадминтону. Пионервожатые участвуют! Ты чего такой прибабахнутый? – все это он выложил однотонно-бесстрастным голосом.

– К Наталье полюбовник приехал. Феликс который…

– Ну так и классно, – равнодушно сказал Славка, доставая сигареты, – дух переведешь. А то в последнее время ты стал совсем нервным. Как он?

– Франкенштейн.

– Понятно. Наталью потянуло на остренькое.

Мы закурили и перебрались под могучий куст акации, в тенек.

– А как твоя… – спросил Славка, – никак не могу выговорить ее фамилию.

– Социалидзе-то? Просто зови ее Ниной. Нормально. То есть не нормально. А может быть нормально? Хрен его знает, одним словом.

– У вас с ней хоть было… что-нибудь?

– Было. В прошлых жизнях.

– Ну и ну. Чем же вы занимаетесь?

– Гуляем, – нехотя произнес я. – Спорим…

– О чем.

– О коммунизме… Нет, серьезно, о коммунизме в том числе.

– Понятно, – вздохнул Славик. – Скоро я со своей тоже… коммунистом стану. Вчера со мной не разговаривала. Надулась как кобра. С ней это часто бывает: вдруг надуется и молчит. Я сначала переживал, а потом привык. Это у нее манера такая: демонстрирует чувственную глубину своей натуры.

– Да и пусть молчит.

– Нельзя. Ты не понимаешь. Нужно непременно разгадать: почему она молчит. Иначе она просто изведет тебя своим молчанием. О, это не просто,