Последний юности аккорд - Артур Болен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потом «женился» Андрей, и теперь Славка, подняв над головой бутылку с пивом, говорил басом:
– Венчается раб божий Бычков и раба Божья Гордейчик.
И надо было видеть испуганно-надменные лица «молодоженов», когда они потянулись губами друг к другу. Их поцелуй был быстрым и осторожным, но глаза у Гордейчик заблестели от волнения, а Андрюха вытер рукавом пот со лба.
Наконец у двери поставили меня и Ленку, мы взялись за руки и когда Славка сказал: «А теперь целуйтесь!», я склонился и поцеловал Ленку в пухлые влажные губы, а она вдруг по-женски грациозно положила мне на затылок горячую ладонь и наш поцелуй стал неприлично долгим и страстным, так что публика завистливо загудела и чьи-то руки нас расцепили.
– Это потом, еще успеете. А сейчас – свадьба!
Свадьба была бурная. На столе появлялись откуда-то все новые и новые бутылки с жигулевским пивом. Пили за здоровье молодых, за университет, за родителей, за потомство… Целовались. Ленка жарко дышала мне в шею, а я гладил ее по теплой коленке, настойчиво забираясь все выше и выше, пока она крепко накрепко не сжимала ноги, прихватывая зубами мочку моего уха.
– Куда? Проход закрыт.
– Я муж твой или кто?
– Муж объелся груш. Разберись сначала со своей Натальей.
В конце концов, я напился, как свинья. Смутно помню, как выбрался на свежий воздух. Помню, что ночь была светла и тиха; помню, как лил с рычаньем холодную воду из крана на свою грешную голову, как нарвал в мокрой траве каких-то белых душистых цветов и с этим букетом отправился к Нине. Окно в ее комнату было приоткрыто, я распахнул его и запрыгнул животом на подоконник. Нина тихо вскрикнула из постели. Я бросил букет перед собой и повалился на пол с грохотом. Почему-то меня разобрал смех. Я видел над собой испуганное лицо Нины и давился от хохота. Потом рядом с испуганным лицом Нины появилось белое изумленное лицо Ларисы с вытаращенными глазами и это было так смешно, что я чуть не обмочился.
– Безобразие, – говорила голова Ларисы, смешно двигая губами. – Он пьян. Они совсем там потеряли совесть. Я от Гордейчик не ожидала этого, правда! Как так можно?!
– Нужно, – возразил я, вставая на колени и пытаясь схватить Лариску за коленку. Она ахнула и исчезла, а я забрался в грязных брюках на кровать.
Нина села на стул. Глаза ее были широко раскрыты. Рот тоже.
– Это тебе, – сказал я, размашисто махнув рукой на разбросанные по полу цветы. – Букет. Бери.
– Спасибо, – сказала Нина, нагибаясь и поднимая один растрепанный цветок.
Я схватил ее за руку и поцеловал в теплые пальцы.
– Давай. – сказал я.
– Что, Миша?
– Давай – повторил я настойчиво, досадуя на то, что она не понимает меня. – Ну же!
Я схватил ее за локти и рывком пересадил на кровать. Она вся дрожала, бедняжка.
– Не бойся, – пробормотал я, привлекая ее к себе. Нина уперлась в мою грудь локтями. Минуту мы боролись молча, наконец, я отпустил ее.
– Я люблю тебя!
– Миша, пожалуйста, уходи, я прошу тебя, уходи, пожалуйста, – шептала она.
– Я никуда не уйду, – сказал я и лег на полу. – Я буду, как верный пес лежать рядом.
И что же вы думаете? Я действительно лег и заснул на полу. Проснулся, правда, довольно скоро и сначала никак не мог понять, почему у меня перед глазами грязный пол и какие-войлочные тапки. Перевернувшись на спину, я увидел, что Нина сидит на кровати, обняв колени, закутанные одеялом, и смотрит на меня сочувственно и грустно. Уже рассвело, из распахнутого окна свежо потягивало сквозняком. Меня в лоб больно кусал комар, и второй свирепо зудел где-то рядом. Я с трудом встал на колени и некоторое время соображал, как мне быть. Было очень плохо. Главным образом физически. С моральной точки зрения я себя оценить не мог. Не было ни сил, ни желания. Вообще-то надо было попрощаться и идти домой. Так я думал, стоя на коленях и глядя в пол, на котором валялись увядшие белые цветы. Просто встать и уйти, не попрощавшись. По-английски. Или все-таки нужно было сказать несколько учтивых слов?
– Времени… сколько? – наконец-то придумал я уместную во всех отношениях фразу.
– Пять, – еле слышно сказала Нина.
– И ты… не спишь? – сказал я с укором и боднул головой, что бы проклятый комар оставил меня в покое. Это я сделал напрасно, потому что голова чуть не отвалилась. Пришлось положить ее на кровать. Закрытые глаза пульсировали от боли. Я почувствовал, как нежные пальцы прикоснулись к моим волосам, пошевелили их. Это было так приятно, что я заурчал. Пальцы гладили меня, находя боль и растирая ее.
– Болит? – спросила Нина с жалостью.
– Болит.
– Бедный, бедный дурачок, – сказала она. – Зачем ты так пьешь, Миша?
– Я больше не буду, – сказал я, поднимая голову. – А почему ты не пьешь, Нин?
– Зачем?
– Как это зачем? Что бы запьянеть!
– Мне и так хорошо. Я хочу просто жить…
– Ну да. Жить. А жить надо так – помнишь? – чтобы не было мучительно больно. И страшно. Вот я и пью. Ты попробуй, тебе тоже понравится. Только начинай прямо с портвейна… Сухое не поможет…
– Какой бред, – вздохнула Нина.
Ее прохладная ладонь просто творила чудеса: голова не кружилась и болела меньше.
– Бред – это когда веришь, что Ленин и в гробу живее всех живых…
Нина сжала пальцами мои волосы, но лишь на мгновение, а потом опять отпустила и продолжила гладить.
– Без веры невозможно жить, – то ли утвердительно, то ли вопросительно сказала она. – И тебе нужна вера.
– Нужна, – согласился я. – Я верю… Правда…Только забыл во что… Ты руку не убирай, пожалуйста, иначе я сдохну. Обидно сдохнуть просто так… Без подвига. Ленин не одобрит… – я икнул. – Как ты думаешь, Ленин видит нас сейчас?
– Перестань.
– Нет, правда. Я не хотел его обидеть. Дедушка Ленин! – я возвысил голос. – Прости меня грешного раба твоего!
– Миша, перестань, я сказала! – Нина сильно сдавила мне шею – Тоже мне… шут гороховый. Говорят, к Наталье Гордейчук кто-то приехал?
– Жених, – буркнул я.
– Жених? У Натальи есть жених? Не знала…
– Еще какой…. Артиллерист. Спинку еще, пожалуйста… да, да, вот так, хорошо…
Нинина рука бодро заскользила по моей спине.
– И что же… у них серьезно?
– Осенью собирались в ЗАГС
