Последний юности аккорд - Артур Болен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нина засмеялась.
– Ты рассуждаешь, как алкоголик.
– Каждый раздолбай, – наставительно сказал я, – должен быть алкоголиком. Потому что раздолбай ищет в жизни только счастье. И ничто другое ему это не заменит. Ибо, как гласит главное правило раздолбая: кто счастлив – тот и прав!
– В чем прав?
– В главном: в смысле своего существования.
– Разве только водка?
– Нет, конечно. Находятся чудаки, которые счастливы даже в труде.
Мы смотрели друг на друга и тут, вдруг, я увидел, что у Нины есть груди. Довольно большие, золотистые, они вспучивались у нее из-под купальника. Не понимаю, что меня поразило, но я уставился на них, открыв рот. Нина вспыхнула и прикрыла грудь раскрытой книгой.
– Ладно… – крякнул я. – Заболтались мы с тобой. Мне пора.
– Куда ты?
– Как куда? – искренне удивился я. – Как и положено раздолбаю: куда глаза глядят! Мне все дорого открыты. Под любым деревом мне и кров, и стол.
– Миша, – вдруг тихо сказала Нина, – а ведь я должна сделать тебе признание…
– Что?
– Кажется я тоже… раздолбайка, – с трудом вымолвила последнее слово Нина. – Правда, я не умею пить портвейн…
Я присвистнул. Нина вскинула голову, блеснув глазами.
– Не веришь??
– Верю, – пробормотал я. – Нашего полку прибыло… Поздравляю…
– Возьми меня с собой! Я тоже хочу счастья!
Она смотрела мне в глаза, и я чувствовал нарастающее смущение. На меня смотрела женщина. И смотрела так, что самец во мне завилял хвостом и припал к земле брюхом.
– Пошли, – хрипловато сказал я и откашлялся. – Я на дальний пляж, тут недалеко, возле…
– Я знаю, – перебила она, – вы там с Андреем и Славиком вечерами сидите. Вас слышно бывает даже отсюда, если вечер тихий. Особенно тебя слышно. Как ты ругаешься.
– Надеюсь матом? Ладно, шучу, шучу…
Мы пошли вдоль берега по намозоленной до каменной глянцевой твердости тропинке, которая то скатывалась в сырые русла обмелевших ручьев, где комары мигом облепляли наши потные лица, руки и ноги, то упиралась в гипсовые от горячей пыли непреступные заросли ежевики и малины, и мне приходилось руками раздвигать колючие, переплетенные жгучей крапивой, ветки. Нина молчала. Я тоже. Где-то между нами была Ковальчук, но мы старались не обращать на нее внимание.
Дикий пляж был совсем пуст. Я разделся и с разбегу бухнулся в прохладную воду. Нина сначала сидела на берегу, а потом скинула с себя сарафан, под которым был черный купальник. Она заходила в воду осторожно, зябко обхватив тонкие плечи руками. Разумеется, я стал плескаться и брызгаться, разумеется, она запищала и стала умолять меня перестать, а потом упала в воду и мы брызгались и смеялись немножко сконфуженно, стесняясь друг друга…
Потом мы сидели на ее узком и коротком полотенце под кряжистой, источавшей душный смолистый аромат, сосной и дрожали, глядя в сверкающую на солнце черную воду. Она была абсолютно неподвижна в узкой бухточке из тростника и лишь вздрагивала иногда от невидимых уколов; время от времени над ней беззвучно зависали и стремительно исчезали синие стрекозы.
Мало-помалу я согрелся, озноб прошел.
– Значит, здесь вы и сидите вечерами? – спросила Нина. – представляю. Три мыслителя. Нет. Три богатыря. О чем спорите? О смысле жизни?
– Нет. О том, была ли у нашего директора мать.
Нина прыснула.
– Он вас, по-моему, тоже не жалует.
– Благодарю за комплимент.
– Он несчастный. Зря вы так.
– Это наш Маразм Мудищев несчастный?! – изумился я.
– Конечно! Разве ты не знаешь? Несчастный и одинокий. Это он на публике грозен. Я как-то зашла к нему в кабинет без стука. Он сидел за столом и… поднял голову, и, знаешь, я увидела такие затравленные глаза… В них был ужас и какая-то обреченность… Я даже забыла с чем пришла. Знаешь, кого он мне напомнил? Такого старого, лохматого, большого пса, который лает и рычит на всех без разбора за миску похлебки, а когда хозяин не видит, лежит у конуры со слезящимися глазами и вздрагивает от каждого шороха, дрожит от холода…
– Ну, извини, собак я люблю, сравнение некорректное.
– Наша старшая говорила, что он жену схоронил два года назад… Очень любил ее…
– Ага, и с тех пор переменился. И теперь ждет, когда прекрасная принцесса освободит его от злых чар, влюбившись в него по уши… Не понимаю людей, которые свою боль гасят болью других. И вообще, пошел он к черту! А, Нин? Не хочу об этом козле…
– О чем тогда?
– Ну… вот я думаю, сидим мы с тобой, в сущности, голые и не стесняемся ведь друг друга… почему?
– А я стесняюсь, – возразила Нина и склонилась к коленям.
Я бесстыже рассматривал ее спину, с трудом останавливая свое желание расстегнуть застежку ее лифчика или поцеловать ее в плечо, припудренное белым озерным песком. Лесная муха жужжала над нами, словно над шикарным шведским столом.
Нина вздохнула. Она подняла веточку и что-то чертила ей на песке. Где-то далеко в нашем лагере заиграл пионерский горн.
– Тихий час закончился, – сказала Нина задумчиво. – Надо возвращаться.
– Ну и черт с ним. Хорошо тут. Правда?
Нина не отвечала, глядя в свой узор на песке.
– А ведь я думал о тебе все это время… Часто. Скучал…Ты слышишь, Нин?
– Полдник скоро.
– Перебьемся. Я не голоден. А ты?
– Лара будет меня искать.
– Пусть ищет.
– И твоя… будет тебя искать.
– Наталья то? – спросил я сломавшимся чужим голосом. Роковое имя было наконец-то произнесено.
– Угу.
– Да пошла она.
Нина повернулась ко мне. Я вспыхнул и забормотал.
– Я сам по себе, она сама по себе… Где хочу там и гуляю. У нее своя жизнь, а я свободный человек. Вот что. А не так что…
– Миша, а кто тебе спину расцарапал? – вдруг спросила Нина.
– Какую спину? – не понял я.
– У тебя спина расцарапана.
– Да ты что? – я пошевелил лопатками. – Понятия не имею.
– Такое впечатление, как будто ногтями.
Я обомлел. Ну, разумеется, ногтями: Наталья, когда входила в раж, могла и укусить, и поцарапать.
– Черт побери! – только и вымолвил я, и упал спиной на горячий, колючий от сосновых иголок песок.
Нина смотрела на меня сверху с простодушным любопытством.
– Вчера она приходила ко мне в отряд.
– К тебе?! – я быстро выпрямился. – Зачем?
– Спрашивала про тебя. Про нас.
– Да ты что! И молчала?
– Ты не спрашивал.
– Ну, Наташка, ну зараза… Ну, и?
– Она уверена, что мы… что ты… Ну, что у нас с тобой что-то было.
– Ну, а ты? Ты-то
