Последний юности аккорд - Артур Болен

– Главное, – сказал Славка с фальшивой решительностью, – не дай ей себя унизить.

– Я и не собираюсь, – неуверенно пробормотал я. – Я в порядке. Парни, я в полном порядке!

– А чего тогда ты такой прибабахнутый? – спросили верные друзья.

– Сам не знаю. Наверное, это элегическая грусть. Предчувствие большого чувства.

Я выпил еще полчашки адского зелья и поплелся домой. Ковальчук ждала меня на крыльце. Она курила. Я хмуро поздоровался с ней, она загасила сигарету и потянулась, не сводя с меня прищуренных, странно серьезных глаз. Я пошел к себе в комнату, разделся до трусов и повалился в мятую постель. Сердце неистово колотилось в груди, заталкивая в голову все больше и больше крови, хотя она и так уже пылала и пульсировала в висках. Вскоре я услышал шаги в холле и скрючился от страха, но скрипнула соседняя дверь, и за перегородкой раздалось мягкое шуршание. Потом настала долгая тишина, в которой отчетливо было слышно, как тяжко стонет где-то под потолком одинокий и, похоже, старый комар, и вдруг дверь распахнулась и вместе с дунувшим ароматом остро-свежих французских духов в комнату быстро вошла Наталья в белой сорочке, поверх которой накинут был сиреневый, легкий халат.

– Я на минуточку, – глухо пробормотала она и присела на край кровати.

Я отодвинулся к стене. Наталья закурила и молча уставилась на меня блестящими, темными глазами, смугло-матовое лицо ее стало серьезным и сосредоточенным, словно решалась моя судьба. Потом она затушила сигарету прямо об стол и откинула c меня одеяло. Я машинально потянул его обратно, но она ударила меня ладошкой по рукам и я окоченел. Не сводя с меня глаз, Наталья скинула халат на пол, осторожно залезла на заскрипевшую кровать коленями, выдернула из-под ног сорочку и, упершись ладонями в мои плечи, склонилась надо мной. Я увидел ее белые грудки и почувствовал ровное сильное дыхание на своем лице. Мне было не пошевелиться, я лежал, как распятый, на кровати, отвернувшись и задыхаясь от сладкого ужаса. Простынь прилипла к моей вспотевшей спине. Так прошла минута. Или больше? Не знаю. Вдруг она стала быстро и сильно целовать мою грудь сухими горячими губами, нежно прихватывая зубами соски. Мне было и щекотно, и приятно, и больно, и стыдно, и хотелось еще и еще… Я схватил ее за плечи, и, вздрагивая, шумно всасывал воздух через зубы. Ничего подобного со мной раньше не бывало. Как ни сопротивлялся я оргазму, он наступил бурно и несколько секунд я бесстыдно подпрыгивал на кровати, прижимая к себе ее голову и заливая свой живот теплой жидкостью. Потом была жуткая звенящая тишина. Испуганный, пристыженный я отпихнул ее и завернулся в одеяло. Она засмеялась низким грудным смехом и встала.

– Ладно, спи, – и вышла.

– Так и ушла? Странно. Почему? – спросил Славик.

– Откуда я знаю. Может быть, у нее была менструация.

– Ладно. И что дальше?

– Вечером следующего дня она отправилась на вечеринку, которую давал в честь своего дня рождения наш лагерный физрук по кличке Жеребец. Я лег в одиннадцать и долго ворочался, пытаясь совладать с острым возбуждением, и вдруг проснулся глубокой ночью от скрипа двери и сквозняка. В первые секунды я ничего не мог понять и только таращился в темень, приподнявшись на локтях…Наталья стояла в дверях, как привидение.

– Кто? Что? – хрипло спрашивал я, моргая.

– Я это, – сказала она низким голосом. – Не узнал?

Она бросила на стол пачку сигарет со спичками, закрыла за собой дверь на крючок, подергала ее, а потом подошла к кровати. Я дрожал и был жалок, незабываемые это были минуты!

– Подвинься! – наконец промолвила она.

Я уперся задницей в стену, скомкав влажную простыню. Наташка села мне на ноги и рывком через спину скинула с себя ночнушку. На пол. От нее сильно пахло пивом и табаком. Она шумно дышала. Я хотел было о чем-то ее спросить, но она вдруг молча упала на меня сверху и стала грубо, торопливо целовать мое лицо и шею. Я не сопротивлялся и только подумал как-то отстраненно, что меня, похоже, насилуют.

– Изнасиловала? – спросил Андрюха.

– В лучшем виде-с, каюсь. Просто стащила с меня трусы и уселась верхом. Я ахнул и попытался спихнуть ее, испуганно прошептал: «Не надо!» Она склонилась ко мне: «Почему?» – «Дети», – пробормотал я, имея в виду последствия. Она фыркнула и закрыла мой рот влажной, пахнувшей копченой рыбой, ладонью… Ушла она от меня только под утро. Я был полностью вымотан и сразу погрузился в какую-то тревожную зыбкую дрему. Сквозь нее я слышал быстрый топот в холле, детский смех и еще отчетливо помню строгий голос Натальи: «Тише дети, Михаил Владимирович отсыпается». Завтрак в тарелке она принесла мне в это утро в постель.

– Ни хрена себе! – воскликнул Славик.

– А что тут удивительного? Она прекрасно понимала, что меня надо беречь. Мой ночной сон отныне сократился до двух-трех часов. Утром я вставал к завтраку с превеликим трудом и после него опять ложился спать часика на полтора. На утренние планерки к директору я вообще перестал ходить. Тихий час тоже был мой, зато ночи полностью принадлежали Наталье.

Это были необыкновенные ночи. Это была необыкновенная женщина. Казалось, секс для нее необходим, как воздух. Интересно, что при этом я не назвал бы ее женщиной порочной. Даже распущенной ее трудно было назвать. Да, она отдавалась часто и многим, но ведь без всякого расчета, без тщеславия, без извращенной потребности в грехе! Секс для нее и не был грехом – только честным удовольствием, которое она поровну делила с партнером. Между прочим, в сексуальной технике она не была изощренна (это теперь я могу судить), но зато можно было не сомневаться, что ее стоны никогда не будут поддельны, а похвалы – лицемерны. В наслаждениях она знала толк. Как-то она призналась мне, что первый оргазм испытала в пять лет, а в 17 лет могла достичь его прямо на уроке, лишь бы никто не отвлекал по пустякам.

Теперь я понимаю, что был щенком рядом с нею, но тогда мне казалось, что я просто супермен. Еще бы! Каждую ночь я испуганно затыкал ее рот ладонью, чтобы заглушить сладострастные стоны и крики, каждое утро она уходила от меня с благодарной усталостью, чтобы вечером вернуться с жадным томлением в глазах. Много ли надо молодому человеку?

Теперь я понимаю дурака-Феликса и многих ее любовников: всем она внушала – и притом совершенно искренно! – что он самый сексуальный мужчина на