Последний юности аккорд - Артур Болен

– А я сказала правду.

– Это как? – спросил я, нахмурившись

– А вот так! Как было, так и сказала.

– Ну, правильно, – сказал я с облегчением. – Ничего ведь не было.

– Ты уверен? – спокойно спросила Нина.

– То есть как это? Разве было? Шутишь?

Нина долго не отвечала, опять рисовала на песке узоры.

– Сидорчук не глупа, – наконец загадочно произнесла она. – Ее не обманешь. А ведь ты боишься ее, Миша. Боишься…

– Боюсь, – признался я неожиданно для себя самого. – Ты ее не знаешь. Это стихия. Тайфун. По-моему, ее сам директор наш побаивается.

Она насмешливо посмотрела на меня.

– Какой же ты джигит, если женщину боишься?

Я промолчал.

– Я сказала, что между нами ничего не было и… не будет.

– Да? – глухо отозвался я. – Откуда такая уверенность?

Нина не ответила, сломала прутик и бросила его в сторону.

– А что я должна была ответить? К тому же она все равно мне не поверила.

– По себе судит! – буркнул я сердито. – Сама не может без этого и дня, вот и кажется, что все такие… Это просто ужас, Нин. Я за неделю килограммов пять сбросил. Она же просто чокнутая. Астарта! Представляешь… Ты что??! Обалдела?!

Нина швырнула мне в лицо горсть песка. Щеки ее пылали.

– Что ты, что ты Нин?? С ума что ли…

– А ты? Ты по себе судишь?! – зло крикнула она.

– Нин, ну что ты придумала? Я…

– Хватит! – неожиданно властным голосом прервала она меня, – меня совершенно не интересует, что вы делаете с этой… с этой особой! Пожалуйста, избавьте меня от подробностей!

– Нина, я клянусь…

– Зачем вы клянетесь? – искренне изумилась она – Зачем вы унижаетесь, Миша? Разве вы обязаны передо мной отчитываться? Разве я прошу вас об этом? Ведь это же гадко, глупо, грязно! Зачем??

– Нина, я прошу, требую, умоляю: давай на ты! Иначе я просто сойду с ума. Пожалуйста! Мы же не на сцене!

Нина закрыла лицо ладонями и заплакала.

– Миша, неужели ты не понимаешь. Если ты так гадко говоришь про нее, то, что же ты говоришь ей про меня?!

Господа, я не знал, что мне делать. Это была отчаянная минута. Я обнял ее за плечи и вдруг подумал, что уже ничего не могу изменить, что сюжет развивается по своей загадочной траектории, что меня кто-то просто взял властной рукой за шиворот и неумолимо тащит к финалу, и что мне, пожалуй, не стоит сопротивляться, иначе я запросто могу сломать себе шею…

…Мы вернулись в лагерь перед ужином. Виноватые и счастливые. Нас искали. Меня искала Сидорчук и старшая пионервожатая, а Нину – Лариса. Лариска-дура зачем-то пришла искать напарницу в мой отряд. Сидорчук напугала ее матерной бранью и предложением выпить водки и поговорить за жизнь.

А мы гуляли. Сначала в светлом сосновом лесу, который весь был расчерчен сухими песчаными дорогами и добродушно гудел от множества толстых шмелей и мух, потом в жарком поле на сухих проплешинах искали спекшуюся от солнца землянику, всю обсыпанную пылью и песком, который скрипел на зубах и наполнял рот едкой горечью. Что-то на нас нашло; мы были как блаженные. Я не помню, о чем мы говорили. Это был какой-то вздор, понятный только нам обоим. И еще, я помню, что умирал от желания заблудиться с ней в дремучем лесу. Помню, что смеялись мы без всякого повода до слез, до икоты, которая вызывала новые приступы смеха.

Где-то за спиной был лагерь, который время от времени звал нас гулко и хрипло из своих старых динамиков; где то далеко была сердитая Ковальчук, нетерпеливо поглядывающая на часы; мрачный директор, решающий неотложные вопросы в своем сумрачном кабинете; орущие мерзкие пионеры, а мы, как два беспечных беглеца, кружили по каким-то волшебным лесным тропам, ускользая лишь от одной, ведущей в лагерь…

В лагерь мы вошли поодиночке. Наталья встретила меня на крыльце, скрестив на груди руки.

– Ну и? – сказала она ледяным голосом.

Я чмокнул ее в нос.

– Заблудился. Извини.

– С кем?!

Я сделал оскорбленное лицо. Пионеры уже выстроились в шеренгу и ждали приказа идти на ужин. Наталья проглотила обиду, но лишь на время. За ужином я безуспешно развлекал ее, как мог, а перед отбоем просто сбежал в отряд к Славке.

– Ты где был? – спросил он. – Сидорчук прибегала, искала тебя. К Андрюхе тоже бегала.

Я легкомысленно махнул рукой.

– Хрен с ней. Слушай, я, кажется, подсел на Социалидзе.

Славка присвистнул.

– Как это тебе? – тревожно спросил я.

– Ковальчук тебе яйца оторвет, – сказал мой верный товарищ.

В эту ночь Сидорчук не оторвала мне яйца, но совершенно измучила меня допросом с пристрастием: где и с кем я пропадал полдня. Она щипала и кусала меня при этом отнюдь не шутя и в конце концов я тоже разозлился и укусил ее за плечо так сильно, что она заорала на весь дом. После этого, что интересно, она успокоилась и вдохновенно трахнула меня в своей излюбленной позе сверху.

Андрюха крякнул и переглянулся со Славиком. Я налил себе чаю. Костер дотлевал и мы равнодушно смотрели, как из дымящегося вулканчика пепла выдавливаются последние язычки красноватого пламени. За дровами идти никому не хотелось. Солнце пекло как летом. Мои друзья погрузились в воспоминания, а я отдыхал, привалившись спиной к березе. Андрюха вспомнил, что вел в то лето дневник.

– Намедни пробовал его перечитать. Матка Боска! Ни одного лица, ни одного события – сплошные идеи и глубокие мысли.

– О чем? – спросил Славик.

– В том то и дело, что понять невозможно. Полная ахинея: что-то про литературу, что-то про бесконечность. Какие-то графики, синусоиды, кривые. О чем я думал тогда, в каком мире жил – не пойму сейчас! А вот как Сидорчук искала Мишку после обеда, помню хорошо. Она и ко мне приходила, спрашивала…Так выходит, что ты влюбился в Социалидзе именно в тот день?

– Выходит, что так. Впрочем, если это была любовь, то довольно странная, надо признаться.

– То есть? – поднял удивленно брови Андрей.

– Ну, во-первых, я не испытывал к ней сексуального влечения. Иначе говоря, не хотел ее трахнуть.

Славик присвистнул и недоверчиво хмыкнул. Я нахмурился.

– Господа, я обещал говорить вам только правду, и теперь вправе рассчитывать, что вы не станете испытывать мою откровенность подсказками, почерпнутыми из банальных любовных романов.

Андрей привстал и учтиво поклонился.

– Сударь, я приношу Вам извинения за себя и своего легкомысленного друга. Надеюсь, мы больше не дадим вам повода раскаиваться в собственной