Древнерусская государственность: генезис, этнокультурная среда, идеологические конструкты - Виктор Владимирович Пузанов

Тем не менее жизнь раба не была "сладкой", более того, постоянно подвергалась опасности. За убийство раба свободный не нес ответственности. А если учесть повышенную эмоциональность людей того времени, подобное, видимо, случалось нередко. Например, Корнелий Тацит писал о германцах: "Высечь раба или наказать его наложением оков и принудительной работой — такое у них случается редко; а вот убить его — дело обычное, но расправляются они с ним не ради поддержания дисциплины и не из жестокости, а сгоряча, в пылу гнева, как с врагом, с той лишь разницей, что это сходит им безнаказанно"[326]. Вряд ли у славян дело обстояло иначе. Поэтому для византийцев среди других зол (страх, отчаяние, смерть), незначительным утешением считалось "полное рабство в плену у диких и кровожадных господ и, что самое ужасное, не знающих Бога"[327].

Оценивая положение раба в варварских обществах, следует так же учитывать довольно расчлененную социальную структуру последних, что предполагало соответствующий тип социального поведения и мировоззрения[328]. Славянское общество VI в. более архаично, чем германское времен Тацита: меньшая степень развитости институтов собственности, аристократических элементов, менее жесткая стратификация в целом (в том числе более выраженная архаичность рабства) и т. п.[329]. Тем не менее, славяне уже находились на ранней стадии варварства, с соответствующим типом социального поведения и мировоззрения, проводившем водораздел в обществе между свободными и несвободными: "…Свободные, они никоим образом не склонны ни стать рабами, ни повиноваться, особенно в собственной земле"[330]; Хилвудий, ступив на антскую землю, посчитал себя свободным и т. п. Статус раба был позорным. Патриархальность рабства не только не исключала глубоко укоренившегося презрения к рабам, но выпячивала его[331]. Отмечавшаяся близость рабов по статусу к свободнорожденным детям — во многом кажущаяся. Для рассматриваемого времени, мы не знаем случаев продажи славянами собственных детей[332], тогда как рабов продавали и перепродавали. На последних не распространялось право кровной мести. В отличие от статуса раба, статус несовершеннолетнего не заключал в себе ничего позорного. Это важные отличия, показывающие, что раб все равно оставался не вполне своим и занимал положение ниже самого приниженного в родственном коллективе домочадца. Он адаптировался в род не потому, что хорошо относились к рабам, а потому, что нужно было обезопасить сородичей от "чужака". Иного механизма обеспечения безопасности кровнородственного коллектива тогда не знали. Под категорию "гостя" раб не подходил. Находиться вне кровнородственных коллективов в тех условиях он тоже не мог. Поэтому перед нами водораздел не бытовой или возрастной, а социальный. Другое дело, что социальная градация еще долго будет определяться традиционной терминологией "родства" и "возраста".

К определению характера рабства у славян VI–VIII вв. вряд ли можно подходить прямолинейно, определяя его как первобытное, домашнее или патриархальное. Во-первых, на таком значительном хронологическом отрезке этот институт не мог не эволюционировать. Во-вторых, в результате расселения славянские племенные образования оказались в разных географических, социально-экономических, политических и культурных условиях существования. Если в момент выхода их на историческую арену, зафиксированного источниками VI в., эти различия были минимальны, то за указанное время они обозначились весьма существенно. Особенно серьезные изменения происходили в зоне активного славяно-византийского синтеза, в которой институт рабства в VIII в., судя по всему, изживал патриархальную стадию развития.

В восточнославянских и значительной части западнославянских племенных объединений VIII–IX вв., рабовладение находилось, по-видимому, еще на домашней стадии развития. Тем не менее и здесь обозначились определенные изменения. И.Я. Фроянов, посвятивший проблеме рабства у восточных славян обстоятельную монографию, приходит к выводу, что в VIII–X вв. "основную массу рабов у восточных славян по-старому составляли иноземцы", приведенные славянскими воинами "в качестве пленников"[333]. Вместе с тем, опираясь на сведения восточных авторов, исследователь полагает, что в рассматриваемое время появляются первые ростки рабства на местной почве: "в рабов стали обращать за преступления и нарушение нравственных норм". В сообщениях Ибн Русте и Гардизи об отправке царем славян преступников на окраины государства, под надзор местных правителей, И.Я. Фроянов усматривает "нечто похожее на "поток и разграбление", когда человек, совершивший "разбой" или "татьбу", обращался в рабство". На этом основании он делает весьма любопытное предположение: "Общество, следовательно, допуская в особых случаях порабощение соплеменников, вместе с тем отторгает подобное порабощение, локализуя его носителей в пограничье с внешним миром"[334].

Анализировать сведения мусульманских авторов о славянах весьма сложно. Во многих случаях крайне затруднена (часто — просто невозможна) как географическая, так и хронологическая привязка даваемой ими информации. Не составляют исключения и сведения о рабстве. Мы не можем, например, точно судить о каких славянах речь, как и не можем, в том числе и в силу этого, объяснить наличие многочисленных противоречий в их сведениях. Яркий образец — ссылка И.Я. Фроянова на Гардизи о продаже в рабство мужем новобрачной (буде она не оказалась девственницей) как на один из источников формирования рабства на местной почве[335]. Очевидно, что если бы подобная практика существовала в действительности, то вряд ли бы у славян, по словам того же Гардизи, могли быть "распространены прелюбодеяния"[336]. Как явствует из источников, половые отношения у славян до вступления в брак отличались свободой, поскольку являлись неотъемлемой стороной различных языческих "игрищ" и действ. Девушка, выходя замуж, как правило, не была девственницей[337]. Поэтому если бы информация Гардизи соответствовала действительности, то славянские общины должны были остаться без женщин.

Вывод И.Я. Фроянова о концентрации рабов из числа преступников на "пограничье с внешним миром" представляется весьма перспективным для дальнейшего изучения проблемы эволюции рабства и находит, как представляется, известные аналогии в германском мире. По сообщению Тацита, германец проигравший свою свободу в кости, продавался "на сторону"[338]. Подобное явление, в чем прав И.Я. Фроянов, свидетельствует о изначально внешнем происхождении рабства и указывает на переходный характер эволюции института — на этап, когда появляются зачатки рабства на местной почве. В данном случае, видимо, человек, преступивший определенные нормы поведения, совершал поступок недостойный свободного и тем самым ставил себя вне рода, либо, как в случае с германцами, проигрывал свое право на свободу (проигрыш — проявление воли богов, потеря счастья[339]), а следовательно, и принадлежность к роду. Вследствие этого он выпадал из прежней системы социальных связей, превращаясь фактически в "чужого"[340].

Эволюцию подобного взгляда мы можем наблюдать на примере Древней Руси, где не только некоторые преступления, но и отдельные поступки свободного (браки с рабами, вступление в должность ключника или тиуна[341]),