Древнерусская государственность: генезис, этнокультурная среда, идеологические конструкты - Виктор Владимирович Пузанов

бросается в глаза ключ, как символическое отражение статуса его подвязавшего в господском хозяйстве. Однако ключ выполнял и магические функции[291] (не случайно его изображение широко использовалось в языческих амулетах). Наиболее же архаическая, магическая сторона описанного обряда, на наш взгляд, проступает в поясе, или веревке, на которой подвязывали ключ. В славянских народных представлениях пояс, веревка — не только "символ дороги, пути через мифические и реальные преграды", но и (используемые в качестве детали одежды, принимающей форму круга) мощный оберег. Снятие пояса означало приобщение к потустороннему миру, нечистой силе. "С помощью пояса устанавливалась связь между "своим" и "чужим" пространством, старым и новым домом"[292]. У белорусов ребенка повязывали поясом сразу после крещения, в Курской губ. — на 40-й день. В Московской губ. обряд первого подпоясывания ребенка совершался через год после рождения. Характерно, что это делала крестная мать у печной трубы[293]. Печь же, как известно, "наиболее мифологизированный и символически значимый предмет обихода", один "из сакральных центров дома". Ее символика отнесена главным образом к интимной сфере жизни человека, "в таких ее проявлениях, как соитие, дефлорация, развитие плода, рождение и, с другой стороны, агония, смерть и посмертное существование". Через печную трубу осуществляется связь с внешним миром, в том числе с "тем светом"[294].

В поверьях пояс представляется так же источником жизненной силы, оплодотворяющего начала. Магические свойства пояса используются в свадебном обряде как охранительная мера[295] и для скрепления союза молодых[296]. В последнем случае, изначально, видимо, была заложена идея инкорпорации чужака в новый коллектив, перехода из старого дома в новый и, вероятно, идея перерождения (рождения заново) в новом качестве. (Характерно, что пояс у восточных славян является и обязательным элементом одежды покойника[297]). Поэтому, вполне возможно, что повязывание веревкой или поясом пленника, на начальном этапе представляло собой магический обряд по введению последнего в новый коллектив на вышеуказанных уже подчиненных условиях. Ведь, в дополнение к сказанному, по славянской мифологии "образ веревки… обозначает и переплетенность поколений, когда-то живших и ныне живущих"[298]. Таким образом, старый человек, представитель чужого коллектива "умирал" и "рождался" член нового кровнородственного сообщества[299]. Это вполне естественно, так как в условиях господства кровнородственных отношений с их категоричным неприятием чужих включение в коллектив иноплеменника могло осуществляться только посредством адопции в качестве младшего и, как следствие, неполноправного члена семьи или рода[300]. Не исключено, что подпоясывание играло и роль оберега, который должен был защитить коллектив от адаптировавшегося в его состав чужака[301].

Захваченные пленники делились между участниками военного похода, либо пиратской акции. По мнению И.Я. Фроянова, первоначально у антов и склавинов рабовладение "было коллективным по существу и частным по форме". В результате дележа раб попадал в частные руки, но не только род, но и племя сохраняли на него владельческие права[302]. Видимо, эти верховные права племени определялись особенностями кровнородственной организации, вследствие чего раб адаптировался в тот или иной коллектив на положении младшего сородича. Реально же рабы принадлежали пленителю, а вернее его роду. Об этом свидетельствует случай с Хилвудием, (как и более поздняя практика). Тот факт, что впоследствии племя предъявило на него свои права, говорит не о праве собственности, а о приоритете общенародных (общеплеменных) интересов над частными. Ведь права на него анты предъявляли не как на раба, а как на византийского полководца, который, волею судьбы оказался, как они думали, в их руках, и благодаря чему должна была кардинально измениться ситуация к лучшему в жизни данного объединения. Не исключено, что между таким рабом и тем, кто его пленил, устанавливалась особая система личных связей. Тот же Хилвудий, по словам Прокопия, "стал чрезвычайно предан владельцу" и много раз рисковал жизнью ради господина[303]. То есть, речь идет о личной преданности конкретному лицу основанной, вероятно, на каких то сакральных представлениях. Правда, мы не можем безоговорочно принимать данные свидетельства автора, поскольку он пользовался, скорее всего, устной информацией и, кроме того, подвергая полученные сведения литературной обработке, мог переносить на антское общество византийские реалии.

Трудно сказать, отличался ли статус таких захваченных "индивидуально" рабов, от рабов, считавшихся общей добычей и делившихся по жребию. Учитывая значение жребия в жизни людей того времени, можно предположить, что сколько-нибудь существенной разницы не было.

Необходимо учитывать и роль внешнего фактора. Как показывает случай с тем же Хилвудием, равно как и косвенная информация других источников, частые контакты славян с византийцами и другими народами должны были существенно повлиять на прочность их традиционных устоев, в том числе и в отношении права собственности. В пределах рода или племени подобные новации еще встречали сильное препятствие со стороны традиционных институтов и норм. Однако отдельные лица могли выходить за рамки устоявшегося порядка отношений. Это было связано как с переходом на службу к императору, так и с представлявшейся возможностью получить личную выгоду от иного рода услуги оказанной империи. Характерно, что ант, купивший Хилвудия, скрывает от соплеменников свои намерения и стремится, с помощью раба-ромея, лично вступить в переговоры с византийскими властями и получить за возвращение "византийского полководца" большую награду. Здесь мы уже видим превалирование личных интересов над интересами племени[304]. Естественно, это еще не массовый случай, но и не единичный. Конечно, такие явления были возможны, прежде всего, в местах интенсивных славяно-византийских контактов. Если племя уходило на новые территории, то прежняя система ценностей быстро укрепляла свои позиции. Подобное, видимо, произошло с теми племенами, которые участвовали в заселении Восточной Европы.

Адаптируясь в тот или иной коллектив на положении младших домочадцев, рабы могли быть выкуплены соплеменниками, либо получить свободу по истечении определенного срока: "Пребывающих у них в плену они не держат в рабстве неопределенное время, как остальные племена, но, определив для них точный срок, предоставляют на их усмотрение: либо они пожелают вернуться домой за некий выкуп, либо останутся там как свободные люди и друзья"[305]. Маврикий Стратег, автор этого знаменитого пассажа, по-видимому, рассматривал такую практику как следствие хорошего отношения славян к иноземцам[306]. На самом деле это распространенное явление на ранней стадии развития рабства[307]. Не всегда рабское состояние было наследственным[308]. У ряда народов статус невольничества утрачивался потомками плененных. Например, у аканов это происходило в третьем поколении[309]. У аваров, с которыми славян волею судьбы связывали весьма тесные отношения, видимо, существовали сходные порядки. Так, в "Чудесах св. Дмитрия Солунского" рассказывается о массовом выводе аварами