Древнерусская государственность: генезис, этнокультурная среда, идеологические конструкты - Виктор Владимирович Пузанов

равно как и других стереотипов поведения людей того времени, следует также учитывать повышенную нервную возбудимость средневекового человека, о чем неоднократно говорилось в литературе[229]. Например, Й. Хейзинга писал: "… Повседневная жизнь возбуждала и разжигала страсти, проявлявшиеся то в неожиданных взрывах грубой необузданности и зверской жестокости, то в порывах душевной отзывчивости…"[230]. Историк имел ввиду городскую жизнь XIV–XV вв. в одних из наиболее развитых регионах тогдашней Европы. Можно только догадываться, насколько более сильными были эмоции и их проявления в варварском обществе.

Еще проще обстояли дела со случайно встретившимися посольствами к другим народам во время боевых действий. В скором времени после описываемых событий, славяне, в ходе вторжения в пределы империи, убили в Иллирии другого хазарского посла, который с немногочисленным византийским сопровождением возвращался из Константинополя к кагану[231]. Возможно, это был сознательный акт, возможно — проявление эмоций военной поры. Не исключено, что отряд, напавший на посла и ромейское сопровождение не разобрался в происходящем. Ко всему сказанному следует добавить, что посольство возвращалось с дарами[232], которые и могли сыграть роковую роль в его судьбе. Тем более что послом пострадавший аварин являлся для ромеев, а не для славян. Как бы там ни было, вероятнее всего, это были славяне, находившиеся во враждебных отношениях с аварами.

Все же и по тем суровым временам убийство послов — неординарное событие. Не только в Византийской империи, но и в варварских королевствах Запада уже "сложился устойчивый церемониал приема послов"[233], которому должны были так или иначе следовать и "славинии", активно вовлеченные в систему международных отношений того времени. Яркой иллюстрацией являются события 631/632 гг., приведшие к осложнению отношений между франками и королевством Само. В тот год на территории последнего славяне "в большом множестве убили франкских купцов и разграбили их добро". Король Дагоберт отправил посла по имени Сихарий к Само, "добиваясь, чтобы (тот) приказал дать справедливое возмещение" за торговцев. Король славян отказался принять посла, вследствие чего тому пришлось прибегнуть к "маскараду": переодевшись в славянские одежды Сихарий со своими людьми смог предстать перед Само и передать "ему все, что ему было поручено". Однако "ничего из того, что совершили его люди, Само не поправил, пожелав лишь устроить разбирательство, дабы в отношении этих и других раздоров, возникших между сторонами, была осуществлена взаимная справедливость". Сихарий повел себя "как неразумный посол", произнеся угрозы и оскорбления в адрес Само, за что был изгнан[234].

В отличие от славянских вождей, принимавших и перебивших аварское посольство, Само предстает человеком, не только знавшим требования международного права того времени, но и не выходившим за их рамки. На фоне обострившихся противоречий с франкским королевством, он сознательно отказал послу в приеме, что считалось "актом в высшей степени недружественным"[235]. Отвечая на угрозы посла и его заявления о том, что "Само и народ его королевства должны-де служить Дагоберту"[236], Само сказал: "И земля, которой владеем, Дагобертова, и сами мы его (люди), если только он решит сохранять с нами дружбу"[237]. По мнению ряда исследователей, Само здесь отстаивает "концепцию отношений с Франкским государством, определяя их как amiciciae: характерное для раннесредневековых варварских народов понимание "дружбы" как особого института международного права — формально установленные отношения полного равенства на основе взаимной верности и помощи советом и делом"[238]. Посол в грубой форме отверг это предложение, после чего и был изгнан "с глаз Само"[239]. Иными словами, не взирая на крайне вызывающее поведение посла, нарушившего установленный этикет (автор хроники называет его "неразумным послом"), Само не преступил грань дозволенного в отношении с ним.

Тем не менее, как мы видели, на территории, подвластной Само, произошло избиение франкских купцов, которое, судя по всему, осталось без последствий для его организаторов и исполнителей. Неясно также, какими мотивами оно было вызвано, какую роль играл здесь сам король, ответом на какие действия франков являлось и были ли с их стороны какие-либо действия. Из речи Само как будто следует, что убийству купцов предшествовал какой-то конфликт[240]. Вместе с тем известно, что убийства и ограбления купцов не являлись чем-то исключительным для эпохи средневековья. Неудивительно, что и на территории "славиний" иноземные купцы не всегда, видимо, чувствовали себя в безопасности[241]. В "Чудесах св. Дмитрия Солунского", например, сообщается о двойственной политике велегизитов по отношении к жителям осажденной славянами Фессалоники. Они не участвовали в осаде и даже торговали с осажденными, но, в случае успеха штурмующих, готовы были присоединиться к победителям. Более того, из текста следует, что отправленных к ним за покупкой продовольствия горожан велегизиты убили бы в случае взятия города[242]. Конечно, рассматриваемый источник не заслуживает полного доверия. Житийный жанр, подчеркивающий деяния святого, во всем склонен усматривать проявление чуда. Поэтому и замысел велегизитов не удался, поскольку "заступничество мученика и здесь предупредило их"[243]. Не вызывает сомнений и то, что такие "незначительные" для бурной эпохи великого переселения народов явления, как гибель купцов, имели крайне мало шансов быть увековеченными в хрониках. В то же время, обида, нанесенная купцам, служила законным поводом к войне, что и видим в описанном случае со славянами и франками. Получив от посла отчет о проделанной миссии, Дагоберт двинул против королевства Само огромную армию[244].

Имеющий универсальное значение, институт гостеприимства сыграл важную роль не только в налаживании межплеменных контактов, но и в постепенном, пусть медленном, затянувшемся на многие столетия, изживании неприязненного, враждебного отношения к "чужому", был первым шагом на долгом и трудном пути формирования терпимого отношения к представителям другого этноса, расы, иной конфессиональной принадлежности и носителям других культурных ценностей. О сложности и противоречивости этой эволюции свидетельствуют современные этнические, политические, социальные и конфессиональные противоречия и конфликты.

Очерк 2. Институт рабства у антов, склавинов и восточных славян: традиции и новации

Будучи базовой и древнейшей, оппозиция "свой" — "чужой" стояла у истоков деления общества на свободных и несвободных. Как показал И.Я. Фроянов, рабство возникло в первобытном обществе "как институт, обслуживающий жизненно важные нужды древних людей, связанные с непроизводительной (религиозной, военной, демографической, матримониальной и пр.) сферой их деятельности"[245]. Однако даже в таком качестве данный феномен не мог получить сколько-нибудь зримые очертания до возникновения социально-экономической предпосылки рабства — появления устойчивого прибавочного продукта. До этого времени держать рабов не имело ни экономического (произведенный ими продукт практически полностью уходил бы на их содержание), ни престижного, матримониального