Древнерусская государственность: генезис, этнокультурная среда, идеологические конструкты - Виктор Владимирович Пузанов

и вместе со своим гостем направляется к ближайшему дому, куда они заходят без приглашения… Если кто, уходя, попросит приглянувшуюся ему вещь, ее, по обычаю, тотчас же вручают ему. Впрочем, с такою же легкостью дозволяется попросить что-нибудь взамен отданного"[193].

Не составляли исключения и славяне на варварской стадии развития. Несколько столетий спустя после Тацита, в начале VII в., Маврикий Стратег писал о славянах (антах и склавинах): "К прибывающим к ним иноземцам добры и дружелюбны, препровождают их поочередно с места на место, куда бы тем ни было нужно; так что если гостю по беспечности принявшего причинен вред, против него начинает вражду тот, кто привел гостя, почитая отмщение за него священным долгом"[194]. В последнем случае, видимо, речь можно вести о своеобразной кровной мести, поскольку в древности, наряду с кровным родством, существовало родство по пище и питью.

Особо ценен рассказ Павла Диакона, поведавшего семейную историю о бегстве из аварского плена его прадеда Лопихиза. Не знавший пути и обессилевший от голода, он вышел к славянскому поселению, где его с риском для собственной жизни[195] приютила пожилая славянка. "Движимая жалостью к нему, она спрятала его в своем доме и тайно давала ему понемногу еды, чтобы не погубить его совсем, если сразу накормит его досыта". Когда Лопихиз окреп, она, "снабдив его провизией, указала путь на родину[196].

Институт гостеприимства, выросший на языческой почве, особенно консервировался в языческой среде. В XII в., находясь в Вагрии, Гельмольду удалось, как он пишет, на собственном опыте убедиться в том, "что до тех пор знал лишь понаслышке, а именно, что в отношении гостеприимства нет другого народа, более достойного (уважения) чем славяне". Речь шла о балтийских славянах, закоренелых язычниках, упорно не желавших отказываться от веры предков. По словам автора-христианина, немало сделавшего для утверждения христианства среди славян, "принимать гостей они, как по уговору, готовы, так что нет нужды просить у кого-нибудь гостеприимства. Ибо все, что они получают от земледелия, рыбной ловли или охоты, все это они предлагают в изобилии, и того они считают самым достойным, кто наиболее расточителен. Это стремление показать себя толкает многих из них на кражу и грабеж. Такого рода пороки считаются у них простительными и оправдываются гостеприимством. Следуя законам славянским, то, что ты ночью украдешь, завтра ты должен предложить гостям. Если же кто-нибудь, что случается весьма редко, будет замечен в том, что отказал чужеземцу в гостеприимстве, то дом его и остатки разрешается предать огню, и на это все единодушно соглашаются, считая, что кто не боится отказать гостю в хлебе, тот — бесчестный, презренный и заслуживающий общего посмешища человек"[197].

Описывая нравы ранов (руян), у которых "ненависть к христианству и жар заблуждений были… сильнее, чем у других славян", Гельмольд отметил, что они "обладали и многими природными добрыми качествами. Ибо им свойственно в полной мере гостеприимство, и родителям они оказывают должное почтение…", что является у славян первейшей среди добродетелей[198].

Характерно, что и пруссы, такие же язычники, обладали, по сведениям Адама Бременского (которые повторяет Гельмольд) многими добрыми качествами, всегда приходя на помощь терпящим бедствие[199]. Еще одной важной отличительной чертой язычников, по словам Гельмольда, было отсутствие жадности, страсти стяжания[200], одного из пороков современных ему христианских обществ (будь то германских или славянских), которому были подвержены и многие служители культа[201].

Сходные известия содержатся у восточных авторов о гостеприимстве русов. По словам Ибн Русте, они "гостям оказывают почет, и с чужеземцами, которые ищут их покровительства, обращаются хорошо, также как и с теми, кто часто у них бывает, не позволяя никому из своих обижать или притеснять таких людей. Если же кто из них обидит или притеснит чужеземца, то помогают и защищают последнего"[202]. Интересную подробность на сей счет приводит Гардизи: "И нет у них обыкновения, чтобы кто-либо оскорблял чужеземца. И если кто оскорбит, то половину имущества его отдают потерпевшему"[203]. Создается впечатление, что с момента выхода славян на сцену мировой истории в начале VI в., время для них как будто остановилось[204]. В этом нет ничего удивительного. Традиционные общества характеризуются живучестью и консервативностью. Характерно, что во всех вышеприведенных случаях речь идет об обществах не только языческих, но и находящихся во власти развитых, или еще весьма сильных, родовых традиций[205].

Оба эти фактора со временем ослабевали, но еще долгое время имели действие, отдельные проявления которого можно найти по сей день. Поэтому естественно, что и на Руси официальное принятие христианства не привело к немедленному вытеснению языческих основ менталитета. Следует отметить и дофеодальный характер древнерусского общества[206], в котором многие традиционные институты сохраняли свою действенность. Поэтому христианское "нищелюбие" здесь медленно вытесняло языческое "гостеприимство", существуя параллельно или, в отдельных случаях, накладываясь на него. Не только низшие слои общества, но и знать оставалась во власти традиционных представлений, с одной стороны, и не свободной от настроения "масс" — с другой. Интересный образчик подобного положения дел дает "Поучение" Владимира Мономаха детям: "…И боле же чтите гость, откуду же к вам придеть, или простъ, или добръ, или солъ, аще не можете даромъ, брашном и питьемь: ти бо мимоходячи прославять человека по всем землямъ, любо добрым, любо злымъ"[207]. Последняя мотивировка не оставляет сомнения в широком распространении института гостеприимства на рубеже XI–XII вв. и насущной необходимости следовать его правилам, чтобы не потускнел престиж хозяина и, что особенно важно в данном случае, князя[208]. Отдает Владимир Всеволодович дань и христианскому "нищелюбию": "Всего же паче убогых не забывайте, но елико могуще по силе кормите…"[209].

Не отрицая социально-экономическую обусловленность института гостеприимства, следует, в первую очередь, отметить его изначально выраженную религиозную составляющую. Еще Дж. Фрезер высказал догадку, что "тот же страх перед иностранцами, а не желание оказать им почести лежит, вероятно, в основе обрядов, которые иногда совершаются при их встрече, но цель которых четко не выявлена"[210]. Этим же целям служила и невероятная, на взгляд "цивилизованных" народов, расточительность "варваров".

Сказанное в полной мере относится и к древним славянам. Например, в народной традиции славян гость — "представитель чужого, иного мира"[211]. Само слово гость у славян "долгое время оставалось двузначным; выражаемые им понятия — недруг, который может обернуться другом, гость и хозяин одновременно"[212]. "Превращение "чужого" в "гостя" связано с обрядовыми формами обмена, включающими пиры, угощения, чествования"[213]. Таким образом,