Древнерусская государственность: генезис, этнокультурная среда, идеологические конструкты - Виктор Владимирович Пузанов

пленных византийцев и поселении их в Паннонии. На новом месте переселенцы "смешались… с булгарами, аварами и другими язычниками… Когда же прошло шестьдесят лет и более с тех пор… образовался там уже другой, новый народ, и большинство из них со временем стали свободными. И хаган аваров, причисляя их уже к собственному народу… поставил над ними архонта по имени Кувер"[310]. О.В. Иванова, на основании данного сообщения, предположила, что "у аваров, как и у славян, видимо, существовал обычай предоставлять свободу пленным по истечении определенного срока"[311]. На наш взгляд, здесь был реализован второй вариант из указанной практики — предоставление свободы потомкам плененных в определенном поколении. Ведь по истечении 60 с лишним лет свободу получили не все, а только "большинство". Поэтому, скорее всего, свободными становились потомки пленных. В каком поколении — сказать трудно, ведь за истекшие со времени пленения годы могли народиться и вырасти 3 новых поколения — с одной стороны, и остаться в живых некоторые из уведенных аварами в плен — с другой.

Институт "временного рабства" — следствие не столько низкого уровня развития производительных сил и малой прибыльности рабского труда, как считают некоторые авторы[312], сколько особенности менталитета кровнородственных коллективов на указанной стадии развития. Отношения между людьми строились на основе оппозиции "свой — чужой" и на половозрастной дифференциации. Присутствие "чужого" на своей территории можно было допустить только после процедуры его превращения в "гостя"[313], либо совершения обряда адопции. Поскольку адопция пленника предполагала его включение в коллектив на правах младшего, неполноправного сородича, то повышение его статуса должно было осмысливаться категориями естественного взросления человека и превращения в полноценного члена коллектива. Как юноша по достижении определенного возраста проходил обряд посвящения и становился мужчиной[314], а вместе с этим и полноправным сородичем, так и раб, по истечении определенного срока, в результате сходной, по-видимому, процедуры[315] получал статус свободного. Но вся эта эволюция осмысливалась в плане естественного взросления человека.

Этим обстоятельством, на наш взгляд, объясняется и та часть сообщения Маврикия Стратега, в которой говорится, что славяне, определив для пленных "точный срок, предоставляют на их усмотрение: либо они пожелают вернуться домой за некий выкуп, либо останутся там как свободные люди и друзья"[316]. Речь здесь идет не о выкупе из рабства, а о праве возвращения на родину по его окончании. Те, кто оставался у славян "как свободные люди и друзья" ничего не платили, так как, по-видимому, с точки зрения славян, уже стали "своими". Выразившие же желание вернуться на родину, автоматически превращались опять в "чужих", и на них распространялось право выкупа, правда, возможно, в меньшем размере, чем за просто пленных. Не исключено, впрочем, что это была своеобразная компенсация роду за потерю "сородича", каковым становился адаптированный чужак. Может быть, далеким отголоском такой практики является обычай продажи холопов в Древней Руси, отмеченный в ст. 110 Пространной Правды: "…Оже кто хотя купить до полу гривны, а послухи поставить, а ногату дасть перед самем холопомь…". Вручение ногаты в присутствии продаваемого холопа, помимо уплаченной его фактической стоимости, возможно, символизировало компенсацию кровнородственному коллективу потери "сородича", каковым некогда, пусть и неравноправным, считался раб. Только раньше компенсация платилась за право покинуть род по окончании срока рабства, теперь же — при переходе в распоряжение другого хозяина и представляемого им рода. Здесь как бы происходило раздвоение уплаченной суммы на собственно продажную стоимость раба и символическую компенсацию. Подобный символический обряд мог возникнуть на этапе трансформации института временного рабства в пожизненное (или наследственное), либо в период, когда наряду с иноплеменниками, стали обращаться в рабство и соплеменники. Современникам Пространной Правды изначальное содержание этого акта, скорее всего, было уже не вполне понятно.

Положение раба в родоплеменном коллективе современные исследователи все больше склонны рассматривать через призму бытовой ущербности, нежели социального неравенства[317]. Рабы выполняли тяжелую или наименее престижную работу, использовались по домашнему хозяйству и для жертвоприношений, а женщины и в качестве наложниц. Вероятно, в ряде племен рабы восполняли нехватку рабочих рук, связанную с отвлечением мужчин для участия в военных и пиратских рейдах на сопредельные территории. Имеются указания, как в случае с Хилвудием, на участие рабов в битвах, в которых они могли, благодаря храбрости и мужеству, получить всеобщую известность и признание. Однако тот же Хилвудий, несмотря на все заслуги перед новым племенем и своим господином, был, как справедливо отметил Г.Г. Литаврин, продан последним, как только "ему предложили за него приличную сумму"[318]. Большая же часть пленных или выкупалась соотечественниками после окончания боевых действий, или шла на продажу. Имеется известие, например, что осаждавшие Фессалоннику славяне продавали "всех, кто перешел к ним, народу славян в более северные (области)…"[319]. Здесь уже можно усматривать указание не только на продажу, но и перепродажу пленных, с целью получения прибыли (вряд ли можно предполагать, что все покупаемые по удобному случаю[320] пленники, предназначались для внутриплеменного использования).

Исследователи, как правило, склоняются к признанию мягкого характера рабства у славян рассматриваемого времени. Правда, существует точка зрения, по которой склавины и анты находились на рабовладельческой стадии развития[321], но она современной наукой не воспринимается всерьез. В последнее время высказаны два мнения на рассматриваемый вопрос: о "первобытном рабстве" у рассматриваемых племен[322], и о широком применении рабов в домах славянской племенной знати[323]. При этом Г.Г. Литаврин, отстаивающий вторую точку зрения, полагает, что уже в VI в. "правовой статус и положение раба определялись, по-видимому, целиком и полностью волей господина, исключая особые случаи"[324]. В источниках имеются косвенные указания на подобный вариант отношений. Например, в "Чудесах св. Дмитрия Солунского" повествуется о пленении славянскими пиратами епископа Киприана во время плавания у берегов Эллады. Его вместе с другими, славяне доставили "в свою страну" и "использовали их, как кому из них случилось, соответственно со (своим) более кротким или суровым нравом"[325]. Однако датировать описанные здесь события весьма сложно, равно как и определить, не являлся ли данный пассаж механическим переносом византийских реалий на славянскую почву. Кроме того, не ясно, о чем идет речь: о том, что господин обладал всеми правами на раба, или о том, что бытовые условия содержания раба и отношения к нему в разных коллективах были различными, в зависимости от степени достатка хозяев, их человечности и т. п. Как бы там ни было, в условиях родоплеменных отношений поведение человека по отношению к рабу определялась традициями,