Сто лет одного мифа - Евгений Натанович Рудницкий

Осенью она тайно навестила в Базеле Фриду Ляйдер, которая перед началом сезона заехала туда к эмигранту-мужу. Вернувшейся в Байройт Даниэле она писала: «Но никто не должен и не имеет права знать, что мы здесь были вместе, потому что милые друзья в Берлине и Байройте снова сделают из этого свои выводы!» Она также посещала концерты в Люцерне и Базеле и общалась с тамошними музыкантами и с гастролерами. В музее Трибшена и вокруг него кипела жизнь, туда постоянно присылали не находивших себе пристанища беженцев, на берегу озера отдыхали призванные на всякий случай на службу резервисты швейцарских сил самообороны и женской вспомогательной службы. Так что скучать не приходилось. Вдобавок занимавшая на вилле две комнаты и кухню Фриделинда много общалась с Эллен Беерли, которая приглашала ее по воскресеньям на обед. Смотрительницу музея явно возмущало постоянное безделье постоялицы и ее грубое поведение. Фриделинда в самом деле обращалась с ней как с прислугой и называла ее то домашним драконом, то старой коровой, но в принципе все это были беззлобные высказывания избалованной девчонки. Ее отношения с госпожой Беерли были вполне дружескими, а во время совместных застолий они любили попеть – гостье особенно полюбилась старинная швейцарская баллада о прекрасной Жильберте де Куржене, которая трижды в день выглядывала из окна своего трактира, восхищая солдат своей красотой. Не оставлял Фриделинду своим вниманием и инициатор создания трибшенского музея Адольф Цинстаг, передавший ей газету Deutsche Zeitung за 1921 год с открытым письмом Зигфрида Вагнера, в котором тот резко возражал против отстранения евреев от участия в фестивальном фонде. Судя по всему, старый вагнерианец понял, что в изменившихся условиях эта статья ее отца может пригодиться девушке в будущей политической деятельности. И она действительно полностью привела это письмо в своих мемуарах – в той главе, где она возмущалась требованиями Рёма и его друзей назвать евреев среди исполнителей на фестивале 1933 года.

В ноябре в Цюрихе выступал Венский филармонический оркестр под управлением Фуртвенглера, и Фриделинда, понятное дело, не пропустила эти гастроли. В программе одного из концертов значились Дон Жуан Рихарда Штрауса, Четвертая симфония Шумана и Первая симфония Брамса. Трактовка Фуртвенглера убедила Фриделинду в достоинствах музыки Брамса, к которой она по семейной традиции относилась довольно прохладно. Как и за год до того в Париже, она много общалась с великим дирижером, они флиртовали и, по мнению Евы Вайсвайлер, между ними сложились почти любовные отношения. Общение с Фуртвенглером было для нее тем более ценно, что прочие находившиеся в Швейцарии немцы старательно ее избегали, считая предательницей. Она призналась дирижеру: «Немцы стараются со мной не сталкиваться, как будто я прокаженная». С великим дирижером девушку, разумеется, сближали общее возмущение сложившейся в Третьем рейхе обстановкой в области культуры и отвращение к столь же тоталитарному правлению невестки Рихарда Вагнера на Зеленом холме. В одном из своих писем Фуртвенглер писал Винифред, что та доверяет не достоинствам своих исполнителей, а «властным средствам авторитарного государства». И в этом Фриделинда была с ним полностью согласна. Однако последовать ее совету и удариться в бега Фуртвенглер не мог: он чувствовал свою ответственность за судьбу двух ведущих оркестров рейха и решился покинуть страну, только когда возникла прямая угроза его жизни. Вполне возможно, что сближению с Фуртвенглером способствовала обида поклонницы Тосканини, обнаружившей появление у того в свите Элеоноры Мендельсон, однако сомнительно, чтобы эта обида была слишком сильна, ведь главные надежды на свое будущее в эмиграции Фриделинда возлагала на итальянского друга.

В середине ноября шеф гестапо Мюллер получил сообщение от своего агента, работавшего под дипломатическим прикрытием в консульстве в Цюрихе: «Враждебные высказывания о Германии члена семьи Вагнер. Очень срочно! Секретное имперское дело! – Из в высшей степени достоверных источников мне сообщили следующее: в Трибшене под Люцерном на протяжении некоторого времени пребывает Фриделинда Вагнер, примерно двадцати лет от роду, которая, как мне сообщили, уже довольно давно враждует со своей матерью и по этой причине покинула Германию. Фриделинда Вагнер многократно и публично высказывалась с отвращением о фюрере и национал-социалистической Германии…»

* * *

Получив освобождение от призыва в армию, Виланд продолжил обучение в Мюнхене, но не в Академии, а в студии художника Фердинанда Штегера. Пытаясь оправдаться после войны за свое прошлое, наставник Виланда писал: «Я тоже был вынужден внести свой вклад в искусство Третьего рейха. Меня в принципе никогда не волновала политика, поскольку все мои дни, а зачастую и ночи я посвящал искусству, и они были заполнены беспрестанной работой. Поскольку моей натуре практически несвойственно „воинственно-героическое“, из того, что мне тогда предлагали, я выбирал совершенно иные темы… Помимо изображений марширующих и поющих солдат и рабочих колонн Трудового фронта, я создавал для предполагаемых фресок на предприятиях фирмы „Фольксваген“ эскизы этнических фольклорных ансамблей из Иглау [ныне Йиглава, Чехия. – Прим. ред. ], откуда происходили мои предки. Однако я по-прежнему предпочитал пейзажи моей моравской родины, а также Верхней Баварии и восточных областей. Не скрою, работодателям очень нравилась моя живописная манера. Можно ли поставить мне это в вину? Я бы не решился отвергнуть такие обвинения. Я горько раскаиваюсь в своих заблуждениях того времени».

Поскольку в начале обучения в Мюнхене живопись привлекала Виланда значительно больше, чем сценическая деятельность, лучшего наставника, чем Штегер, ему в самом деле было не найти. В одном из своих многочисленных поздних интервью Виланд поведал: «Я отправился в Мюнхен и изучал там живопись. Я хотел стать живописцем. Семья выплачивала мне ежемесячную стипендию в 300 марок. У меня был хороший частный преподаватель. Кроме того, я наконец начал учиться музыке». По мнению его биографа Джеффри Скелтона, «Виланд Вагнер выбрал учителем Штегера, поскольку его увлекла его работа со светом еще в то время, когда он увидел его картины на выставке в Байройте». Как и его ученик, Штегер был художником-мыслителем, старавшимся выявить в своих пейзажах их аллегорический смысл, добиваясь взаимодействия мечты и действительности, предчувствия и осознанности. Поняв особенности мироощущения ученика по его фотографиям, учитель посоветовал ему прежде всего заняться черно-белым рисунком, что позволило его подопечному усовершенствовать свою восприимчивость к световым контрастам. По мнению эксперта, познакомившегося с искусством Виланда на фотовыставке, «на его фотографиях снег кажется еще белее, а деревья отбрасывают еще более резкие тени… он изображал деревья на фоне теней от облаков, инсценировал пейзажи между стволами деревьев в виде сценических декораций. Лето он посвятил пейзажам Боденского озера. Его увлекали настроения, создаваемые