Сто лет одного мифа - Евгений Натанович Рудницкий

тетушками, но их общение становилось все более и более вялым, поскольку сказать друг другу было уже практически нечего. Даниэла наконец осознала, каким издевательствам подвергаются в стране евреи. Эта проблема ее не очень волновала, но она переживала за свою гейдельбергскую подругу Виолетту фон Вальдберг, которая после смерти мужа, известного профессора-германиста, была вынуждена покинуть свою роскошную квартиру и переселиться в так называемый «еврейский дом», где в каждой квартире ютилось по нескольку семей. Фриделинде об этом своем переживании она писать не решалась, невестка также не могла ее понять, поэтому Даниэла поделилась своей печалью только с Адольфом Цинстагом, и из этого ее письма потомки узнали, какие в то время были «еврейские страсти» в байройтском семействе.

В марте Винифред вдруг пришла в голову идея навестить вместе со старшим сыном в Париже дочь, чтобы отпраздновать там ее совершеннолетие – 29 марта ей исполнялся двадцать один год. Впоследствии Фриделинда писала: «Три дня прошли без каких-либо приключений. Мы все вели себя крайне осмотрительно и не были настроены обмениваться колкостями. Мы бродили по Парижу, ходили в оперу и театры». Они в самом деле говорили преимущественно на нейтральные темы, не касались политики и всего того, что могло бы вызвать лишние споры. Винифред рассказывала, каким славным ребенком стала Бетти – об этом она могла, по-видимому, говорить бесконечно, – а Фриделинда радовала ее своими успехами в изучении иностранных языков и дедовских партитур. Виланду было интереснее всего посмотреть недельную французскую кинохронику, поскольку он слышал, что при появлении на экране Гитлера в кинозалах начинается свист и раздаются возмущенные крики, однако во время дневного сеанса, на который они попали, зал бы полупустым, а забредшие случайные зрители не стремились проявить свои эмоции. После отъезда матери и брата Фриделинда, по ее словам, испытала необычайное облегчение, поскольку все эти три дня ей приходилось внимательно за собой следить, чтобы не сказать чего-нибудь лишнего, так что общение с матерью и братом нельзя было назвать свободным и доверительным.

После этого Фриделинда внезапно пропала. Ни мать, ни тетушки не получали от нее в Байройте никаких известий. В ее воспоминаниях можно найти лишь очень скудные сведения об этом периоде ее жизни. Судя по всему, она просто заскучала в Париже и ей захотелось снова пожить в Лондоне, где у нее было много друзей и значительно меньше проблем с языком. К тому же, по-видимому, жизнь во французской столице ей была уже не по карману.

Общее беспокойство за судьбу дочери и племянницы сблизило давно прекративших общаться мать и тетушек. В июне Даниэла впервые за много лет даже поздравила свою невестку с днем рождения. В конце концов Винифред узнала от Жермен Любен, что дочь находится в Лондоне, и написала ей, не будучи уверенной, что та получит ее письмо. Она пожаловалась, что уже на протяжении двух месяцев не получает от нее никаких вестей, и спросила дочь без обиняков: «В своем ли ты уме?» Фриделинда дала о себе знать тетушкам, выразив в своем послании удивление по поводу того, что они не получают ее писем: «Уже на протяжении нескольких недель я пытаюсь вникнуть в тайну тех писем. И прихожу только к одному заключению: их забирает себе господин Гиммлер». К тому времени длительное и ничем не обоснованное отсутствие в Германии Фриделинды вполне могло обеспокоить Гитлера, однако весьма сомнительно, чтобы ее письма задерживали спецслужбы – им было достаточно перлюстрации.

В Лондоне Фриделинда сняла маленькую дешевую комнату в районе Линкрофт-Гарденс и все это время занималась примерно тем же, чем и ранее в Париже. Воспоминания о ее тогдашнем пребывании в британской столице занимают всего несколько строк: «Весной я снова ездила в Лондон, встречалась с Тосканини и Янсеном – с моими друзьями я проводила много времени. В оперном театре нацисты не желали делить артистические комнаты с „предателями“, было много озлобления, беспокойства, но и много музыки, однако Фрида в том сезоне не выступала». Сохранившие верность рейху немецкие гастролеры подразумевали, по-видимому, под предателями тех, кто бежал из Германии и Австрии и отказался выступать в Байройте и Зальцбурге. Помимо концертов Тосканини и оперных представлений в Ковент-Гардене Фриделинда бывала также в драматических театрах. Наиболее сильное впечатление на нее произвела в тот раз Электра Софокла, показанная гастролировавшей в Лондоне греческой труппой. В главной роли выступила ведущая актриса Греческого национального театра в Афинах Катина Паксину. Во время этого визита Фриделинда также интересовалась расписанием судов, курсировавших между Лондоном и Нью-Йорком.

* * *

На открывшемся 25 июля очередном Байройтском фестивале Гитлер появился не во фраке, как обычно, а в полувоенном мундире с Железным крестом, и это сразу насторожило всех гостей и исполнителей. Традиционные фанфары, приглашавшие гостей на спектакль с балкона Дома торжественных представлений, теперь трубили не духовики фестивального оркестра, а пятнадцать музыкантов лейбштандарта «Адольф Гитлер». Как и годом раньше, Кольцом дирижировал Титьен, а Парсифалем Франц фон Хёслин. Тристана на этот раз исполнял приглашенный в качестве «звезды» музыкальный руководитель театра Ла Скала Виктор де Сабата. Дружба Гитлера с Муссолини зашла уже настолько далеко, что итальянца теперь никто бы не посмел счесть недостойным дирижировать немецкой оперой. Газета Völkischer Beobachter писала: «Даже если бы Сабата этого специально не подчеркивал, мы бы все равно почувствовали духовное и расовое родство двух великих народов». Его пригласили по прямому указанию Гитлера, имевшего возможность оценить его выдающиеся достоинства во время берлинских гастролей Ла Скала в 1937 году, когда тот дирижировал Аидой.

Фестиваль открылся премьерой Летучего Голландца под управлением Карла Эльмендорфа. В последний раз Голландец в Байройте должен был пойти 2 августа 1914 года, но тот спектакль, как известно, пришлось отменить из-за войны, поэтому теперь эту премьеру рассматривали как скверное предзнаменование – опасались, как бы не началась новая война. В Тристане партию Изольды вместо Фриды Ляйдер спела Жермен Любен. Она настолько восхитила Гитлера, что во время личной встречи на приеме он выразил готовность исполнить любую просьбу певицы. Экзальтированная примадонна решительно возразила: «Нет, никогда, ничего личного, но дайте нам, пожалуйста, мир!» Довольно скоро, после того как Франция была оккупирована, она обратится к фюреру через Винифред с просьбой найти и вернуть домой ее сына, попавшего в лагерь для военнопленных.

Будучи любителем устраивать личную жизнь своих приближенных, фюрер на сей раз решил вмешаться в супружескую жизнь Геббельса, чей брак уже висел на волоске. В своих воспоминаниях Альберт Шпеер писал, что каплей, переполнившей чашу терпения жены министра пропаганды, стала его интрижка с чешской кинозвездой Лидой Бааровой. Устав