Сто лет одного мифа - Евгений Натанович Рудницкий

в страну, где ее друзья живут в страхе и могут быть арестованы. Она также передала матери, что следует срочно укрыть за границей как можно больше денег, но в первую очередь – такие семейные ценности, как рукописи Вагнера. На вопрос сестры, на что она будет жить, когда лишится материальной поддержки матери, Фриделинда ответил, что у нее есть друзья за границей и она могла бы читать лекции о Вагнере – семья может о ней не волноваться! Она уподобила себя своему великому деду, прибывшему в Швейцарию после подавления восстания в Дрездене и не умершему от голода. Таким образом, Верена уехала ни с чем. Однако поездка Верены в Швейцарию со столь сомнительной личностью, как Филипп Хаузер, не осталась без последствий и вызвала сильное негодование у тех представителей нацистской элиты, которые всегда относились с предубеждением к хозяйке байройтского предприятия. Мартин Борман прислал ей возмущенное письмо, требуя прекращения любых контактов ее дочери с метисом, а Юлиус Штрайхер, знавший о неприязненном отношении к нему в Ванфриде, пригрозил выступить с разоблачением «позора расы в доме Вагнера» в своей газете Der Stürmer. И свою угрозу он вполне мог бы выполнить, если бы Винифред не обратилась за защитой напрямую к фюреру. На сей раз скандала удалось избежать, тем более что в Третьем рейхе стало на какое-то время не до байройтского семейства: всем было ясно, что война не за горами.

В своей речи в рейхстаге Гитлер возложил ответственность за начало войны на польское правительство: «Мы теперь наносим с 5 часов 45 минут ответный удар! И с этого момента мстить будут бомбы! Тот, кто борется с помощью яда, будет побежден ядовитыми газами». Население рейха было уверено, что Германия не начинала войну, а ответила на польскую провокацию. С тех пор было запрещено слушать зарубежные радиостанции, а иностранные газеты изымали на границе. Однако жившие на вилле Трибшен Фриделинда и тетушки получали информацию из швейцарской прессы, которая не давала сбить себя с толку пропагандистскими увертками фюрера и прямо писала о его неприкрытой агрессии. После того как Германия напала на Польшу, племянница уже не скрывала от Даниэлы и Евы своих антифашистских убеждений и открыто обвиняла фюрера не только в агрессивной внешней политике, но и в развязанном в стране терроре против евреев и инакомыслящих, с чем тетушки никак не могли согласиться. В результате внутрисемейные споры становились все более и более ожесточенными. В то время Даниэла, в частности, писала: «Такие сильные люди, как Муссолини, Гитлер, Чемберлен, делают все, что в их силах, дабы не будить лихо и оказать сопротивление этому ужасному большевизму во главе с кровавой еврейской собакой Сталиным, а также еврейским подстрекателям к войне Рузвельту, Идену и многим другим. И как бы странно это ни звучало, чудовищное вооружение служит делу мира, а разумный и благородный Ч<емберлен> держит в руках весы европейского равновесия – все же мы ему доверяем!» Даниэле казалось, что английские власти еще могут поддержать фюрера, ведь для всех главным врагом было еврейство: «Разумеется, у меня тоже есть друзья среди евреев, любезные, благородные, высокообразованные, которых я люблю и высоко ценю, я также знаю, что в результате смешения с арийцами могут возникать значительные явления, но я никогда не смогу недооценивать огромную опасность, которую представляет проникновение чуждой расы или какого-либо другого народа, и его чудовищное порождение – тот самый большевизм, против которого ведет кровавую борьбу Гитлер! – Но будет ли она успешной?» Что касается племянницы, то тетушка признавалась одному своему другу: «Наша Фриделинда, которую Вы видели только в ореоле сумасбродства, охватившего сегодня весь мир женщин, была здесь для нас скорее спутницей. Она – великолепное дитя человеческое, с золотым сердцем, высоким интеллектом и дарованием; разумеется, чтобы достичь полной гармонии, ей требуется избавиться от некоторой резкости, – и все же она идет прямым путем в довольно тяжелых условиях против теперешнего Байройта и находящейся в отчаянном положении матери».

Тосканини и его жена Карла советовали тетушкам переждать войну в Швейцарии, однако те сразу же заторопились домой и убеждали Фриделинду последовать за ними, но та и не думала возвращаться в Байройт, тем более что швейцарские власти были готовы обеспечить ей еду и кров: «Несчастные тетушки укладывали свои чемоданы. Друзья настоятельно советовали им еще пожить в Швейцарии, однако у Евы дома оставались служанка и кухарка, о которых она считала своим долгом позаботиться, и у нее была куча других обязанностей. Однажды после обеда к нам зашел бургомистр и предложил свою помощь. „Что касается фройляйн Фриделинды, то она может оставаться в Трибшене и быть гостьей нашего города столько времени, сколько она захочет“». Тосканини также просил Даниэлу и Еву не волноваться за племянницу: «До тех пор, пока она будет оставаться одна на белом свете, я и Карла заменим ей родителей». Однако 24 сентября они отплыли вместе со Стравинским из французского порта Ле-Вердон в Нью-Йорк, а не имевшая американской визы Фриделинда осталась пока в Трибшене, стараясь найти другой путь для бегства. О своих планах на ближайшее будущее она имела самое смутное представление, однако о причине задержки в Швейцарии писала в своих воспоминаниях вполне определенно: «Теперь я ждала в Люцерне визу для поездки в Англию. Я предложила английскому правительству оказать ему услуги исключительно пропагандистского характера. Однако французская транзитная виза все никак не поспевала, а без нее я не могла совершить эту поездку». Она в самом деле списалась с депутатом-консерватором Артуром Беверли Бэкстером, по профессии театральным критиком, и тот сразу понял ценность присутствия внучки Вагнера в Англии для государственной пропаганды. Он стал хлопотать о предоставлении ей визы через высокопоставленного чиновника Форин-офиса Роберта Вэнситтарта, который с самого начала был активным противником политики умиротворения фюрера и всегда сознавал исходящую от него опасность. Но участие в политике было только первым шагом, а в перспективе Фриделинда, знавшая о завещании своего отца и понимавшая, что в результате изменения политической ситуации она сможет оказаться востребованной в Байройте, надеялась в будущем сыграть одну из ведущих ролей в семейном предприятии. В письме уехавшему Тосканини она признавалась: «Я не могу оставаться спокойной и мечтать, я должна действовать. Каждый позитивный шаг, который я теперь сделаю, станет вкладом в будущее – в том числе и в будущее Байройта! Кто сделает этот шаг, если не я?? Другие слишком слабы и всю жизнь только и делают, что глядят на луну. Вы прекрасны, очаровательны и разумны, но у Вас нет твердости характера и темперамента, и Вы вполне