Сто лет одного мифа - Евгений Натанович Рудницкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Изумление девушки, которой годами твердили об исходящей от Советского Союза еврейско-большевистской опасности, легко понять, и остается только изумляться ее прозорливости в отношении дальнейшего развития событий. Братья были возмущены дерзостью Фриделинды, и в январе 1940 года Виланд писал Вольфгангу: «До сих пор мы выполняли просьбу нашей матери прикрывать Мауси, но делать это нет больше смысла. После того как ты прочтешь ее письмо от 21 декабря, ты это тоже наверняка поймешь. Рано или поздно она образумится и увидит, до чего дошла». А сестре он заявил без обиняков: «Твое рождественское письмо… избавило меня от иллюзий. Все же влияние твоих еврейских друзей было слишком сильным, и ты утратила способность мыслить ясно». В свою очередь, Вольфганг в письме Виланду прокомментировал послание Фриделинды следующим образом: «Посмотрим, что еще выдумает в дальнейшем „бедное дитя“ и что еще пришлет в рейх в письменном и, значит, контролируемом виде. Хуже всего то, что, как я понял по намекам Франка, которого недавно встретил в опере и который все хорошо знает, мама и мы все не вполне представляли себе, насколько глупо она себя ведет, высказывая в письмах все, что думает». На мнение назначенного к тому времени генерал-губернатором присоединенной к рейху части Польши и прозванного впоследствии «краковским мясником» Ганса Франка вполне можно было положиться, поскольку он желал своим друзьям из Ванфрида только добра. Единственной, кто пытался в какой-то мере оправдать Фриделинду, была любившая ее Даниэла, которая не хотела считать ее предательницей родины и полагала, что племянница «в какой-то мере „интернационализировалась“ вследствие долгого пребывания за границей».
И мать, и дочь, и высшее руководство рейха сознавали необходимость последней встречи Винифред с беглянкой, пока та окончательно не исчезла из поля зрения обитателей Ванфрида, однако до сих пор неясно, кто принял окончательное решение о встрече. В своих воспоминаниях Фриделинда пишет: «Однажды в начале 1940 года – это было в одну из пятниц после полудня – раздался звонок из Цюриха. Мать была в Швейцарии! „Я не могла дать тебе телеграмму, так как это запрещено. Садись в ближайший поезд и побудь со мной до воскресенья в гостинице Баур-о-Лак“». У девушки возникло подозрение, что мать действует по заданию властей и хочет заманить ее в Цюрих, чтобы сдать там агентам гестапо. Неизвестно, действовала ли Винифред по собственной инициативе или получила задание Гиммлера. Во всяком случае, для получения заграничного паспорта ей пришлось явиться к нему лично. Рейхсфюрер не стал скрывать, что читал всю переписку задержавшейся в Швейцарии девицы с ее матерью и тетушками, и потребовал от Винифред, чтобы та немедленно вернула ее в Германию. При этом он прямо сказал: «Если она не сделает это добровольно, нам придется ей помочь». Так что опасения Фриделинды были небезосновательными. Тем не менее она решила рискнуть и приехала в Цюрих, где мать сняла для них два номера в самой роскошной гостинице – той самой, в салоне которой Рихард Вагнер читал в течение четырех вечеров либретто Кольца нибелунга и часто играл для Матильды Везендонк только что сочиненные фрагменты Золота Рейна и Валькирии, а княгиня Каролина фон Сайн-Витгенштейн устроила прием по случаю сорокапятилетия Франца Листа.
Встреча на вокзале состоялась 9 февраля, и по дороге в гостиницу Фриделинда отметила, что мать заметно поправилась: сказывалось усиленное питание хлебом и картошкой, поскольку остальные продукты уже нормировали и распределяли по карточкам, о чем Винифред с восторгом писала за несколько недель до их встречи: «Организация повсюду просто фантастическая. В соответствии с известной нам по мировой войне карточной системой и появившимся в добавление к ней талонам из 100 пунктов на одежду теперь устранена любая возможная несправедливость в распределении. Все удовлетворены, поскольку точно знают, что получат в срок и в лучшем виде все, что им причитается». Два дня прошли в бесконечных беседах, но, поскольку они уже обозначили свои позиции в письмах, матери осталось только прибегнуть к угрозе и объявить дочери: «В случае непослушания… будет отдан приказ истребить и уничтожить тебя при первой же возможности». Она также ссылалась на мнение своих сыновей: «Твои братья также приказывают тебе возвратиться и уберечь их от еще большего позора». Ссылка на братьев не возымела на Фриделинду никакого действия, она на это только заметила: «Как это по-тевтонски! С каких это пор я должна слушаться братьев?» Наконец Винифред поставила дочь перед выбором: «Ты можешь принять решение не сразу, у тебя еще есть время подумать, но решать ты должна. Ты могла бы сейчас же вернуться в Германию, где ты пробудешь под замком в надежном месте до окончания войны, или остаться в нейтральной стране. Но ты должна вести себя прилично и прекратить болтовню. Если ты не согласишься, тебя заберут и доставят в надежное место силой… И если ты на самом деле решишься перебраться во враждебную страну, то должна осознать последствия такого поступка. Германия лишит тебя гражданства, твое имущество будет конфисковано, и ты до конца жизни не увидишь свою семью и не сможешь с ней связаться».
Больше всего дочь была возмущена тем, что мать использовала слова из лексикона Гитлера и Геббельса: «Казалось, она употребляет их в разговоре со своим ребенком, со своей плотью и кровью, не испытывая никаких чувств. „Истребить и уничтожить!“ Нет, я не могла понять ее, ведь по-немецки оба эти слова не имеют никаких вторых значений». И в этом она была совершенно права – фактически мать передала ей угрозу державшего в своих руках все нити операции и снабдившего ее заграничным паспортом Гиммлера. Чтобы поставить точку в ставшем уже бессмысленным споре, Фриделинда раскрыла свои карты: «Я все уже обдумала. У меня давно готова английская виза, и я жду только получения французской транзитной визы; тогда поеду в Англию, а оттуда в Америку. Я все уже
