Большая семья - Филипп Иванович Наседкин

повязала голову платком и, не сказав матери ни слова, вышла. Она шла медленно — хотелось отдалить неизбежное. С момента возвращения в Зеленую Балку она не переставала думать о своей жизни. Слова матери утвердили решимость поскорее покончить со всем, покончить разом. Но уверенность пропадала с каждым шагом. Что ждет ее?

Догорал закат. Весенний вечер легким пологом застилал выгон. В таборе горели костры. Дым от них уносился в синеющий простор неба. Над Белыми горами блестела вечерняя звезда.

Куторга сидел у костра. Огонь освещал его осунувшееся лицо. Ульяне он показался беспомощным. Она остановилась и некоторое время смотрела на мужа с жалостью и удивлением. С этим человеком она прожила многие годы, с ним делила радости и горе…

Куторга поднял голову и поверх огня увидел Ульяну. С минуту он сидел неподвижно, заметно растерявшись, потом вскочил, подбежал к ней, взял за руки.

— Пришла… Пришла, моя Уля… — жалобно шептал он, готовый расплакаться.

Она ждала упреков и обвинений. А вместо этого он ласкался к ней, заглядывал в глаза, и жалость, что недавно закралась в сердце, исчезла. Осталась все та же холодная и темная пустота, а в голове все то же мучительное раздумье: «Как жить, что делать?»

Ульяна молча высвободила руку и вошла в землянку. Здесь было темно и пахло сыростью. Ульяна отыскала спички, зажгла лампу. Слабый свет упал на глиняные стены, заплясал на потолке. В землянке было неприбрано. Ульяна застелила деревянные козлы стареньким лоскутным одеялом, которое сама сшила в первый год замужества, подмела пол. Куторга просунул голову в дверь.

— Продукты под кроватью, — сказал он. — Может, сготовишь что-нибудь вечерять?

Он не вошел в землянку. Нужно было успокоиться. Он снова сел у огня, подложил в него ветки. Вспыхнуло яркое пламя, и таким же ярким пламенем вспыхнуло в сознании прошлое…

…Была гроза. Молнии полосовали непроглядную ночь. Земля стонала от гулких раскатов грома. Хлестал косой дождь. Но Ульяна и Куторга упрямо шли вперед, перебегая от куста к кусту. Иногда, заслышав подозрительный шорох, они останавливались, прислушивались. Но кругом было пустынно, темно.

Наконец они вышли на берег. Внизу буйствовала река. Вспышки молний на мгновенье вырывали из темноты ее вспененные волны, неистово бросавшиеся на берег. Вербы глухо шумели, сцепившись верхушками.

Ульяна вытащила платок, вытерла лицо мужа, ладонью пригладила его мокрые волосы.

— Теперь в лодку, — сказала она. — А там — лес. Там — наши, партизаны…

Он дрожал мелкой дрожью, сам не зная отчего — от холода или от страха.

— Ульяна… вернемся… — нечаянно выронил то, что не давало покоя.

Ветер унес слова. Потрогав лоб мужа рукой, Ульяна с беспокойством спросила:

— Что с тобой? Ты весь горишь…

И он повторил — громко, настойчиво:

— Ульяна, вернемся!

Она приблизилась, внимательно всмотрелась ему в лицо.

— Что ты сказал?

Тогда он схватил ее за плечи, судорожно сжал, и, задыхаясь от отчаяния, заговорил бессвязно, как в бреду, с мольбой в голосе:

— Вернемся, Ульяна, вернемся, дорогая!.. Какие мы партизаны?.. Нас там убьют… А дома никто не тронет… Мы ведь беспартийные… Вернемся, Ульяна!..

Ульяна ничего не сказала. Руки ее упали вдоль тела. Она молча стояла подле мужа и точно боролась с собой. Он снова дотронулся до ее плеча. Это прикосновение обожгло ее; она оттолкнула Куторгу и быстрыми шагами пошла к реке. Дождь бил ее по лицу, но она не закрылась, не наклонила голову.

Путаясь в мокрой осоке, Куторга побежал за ней, догнал у лодки, качавшейся на волнах, схватил за руку. Но не пошел за Ульяной, а потянул ее назад.

— Вернемся, Ульяна!.. Вернемся домой… — просил он.

Ульяна решительно вырвала руку, прыгнула в лодку, веслом оттолкнулась от берега. Налетевшая волна высоко задрала нос лодки и, как легкую щепку, бросила в темноту.

Оглушенный, подавленный, он остался на берегу. По вискам, по телу потоками стекала вода, но он не чувствовал холода. Он стоял под дождем, одинокий, покинутый. Потом рванулся вперед, вбежал по пояс в реку и, протянув руки над водой, что есть силы закричал:

— У-у-у-ля-а-а-а!

Вспыхнула молния. На миг он увидел Ульяну в лодке на гребне высокой волны. Но только на миг… А затем снова все окутал мрак; свист ветра и шум дождя заполнили все вокруг.

Долго стоял он в воде, обдаваемый колючими брызгами. Совесть и страх боролись в нем. Он мог бы переплыть реку и снова прижать к лицу горячие ладони жены, но страх оказался сильнее всего. Он бежал, бежал назад, не таясь более, не соблюдая осторожности, звонко шлепая ногами по лужам.

Домой вернулся измученный и насквозь промокший. В голове стоял невообразимый перезвон, как будто разом звонило много колоколов. Тело ныло от усталости и озноба. Слабо повинующимися руками он снял с себя мокрую одежду и лег в постель. Едва сомкнул тяжелые веки, как Ульяна предстала перед ним. Она стояла посредине реки, и волны послушными овечками играли у ее ног.

Всю ночь он не мог согреться. А утром начался жар. Куторга часто впадал в беспамятство, громко звал Ульяну. В обед зашла Дарья Филимоновна. Она ничего не спросила о дочери, приготовила еду.

— Лежи, не поднимайся, — приказала она. — Вечером зайду проведать.

Дни тянулись медленно и тоскливо. Он лежал в постели, иногда надолго впадая в дремоту. Дарья Филимоновна заходила часто, и это был единственный человек, которого он видел у себя за все время болезни. Однажды пришел немецкий комендант. Говорил дружелюбно, а прощаясь, подал руку. Комендант выразил желание, чтобы Куторга как можно скорее выздоровел и опять сел за бухгалтерские книги.

Куторга не хотел итти на работу. Он желал остаться незамеченным и как-нибудь переждать. Поэтому, и выздоровев, он долгое время притворялся больным. Он ждал, что немцы вместо него найдут кого-нибудь другого. Но они упорно дожидались прежнего, опытного счетовода. А когда им надоело ждать, они пригрозили Куторге расстрелом. Что ему оставалось делать?