Большая семья - Филипп Иванович Наседкин

ей, догадывалась, что его беспокоило. Это и ее угнетало не меньше. И пора бы кончить с неопределенностью. Уже стыдно было смотреть людям в глаза. Что только она не придумывала, желая доказать, что ничего не случилось. Но ведь у людей есть тоже головы, и у многих не хуже, чем у нее, Дарьи Филимоновны. Да и зачем затягивать? Застарелую болезнь труднее вылечить. И, рассудив так, Дарья Филимоновна твердо решила не откладывать дела в долгий ящик.

Улучив момент, когда муж присел на пенек покурить, Дарья Филимоновна обратилась к нему с такой речью:

— Вот хмуришься, хмуришься, Петр Степаныч, а хмуриться-то вовсе и нечего. А взамен того, чтоб хмуриться, надо бы сказать свое твердое отцовское слово, и все тут. Пора уж кончить нянчиться и тетешкаться, не то скоро пройти по селу стыдно будет.

— О чем ты, мать? — глухо спросил кузнец.

— Брось притворство, Петр Степаныч. Будто уж и не знаешь, о чем? Все о том же — об Ульяне. Куда ж такое годится? По всему селу — грязные слухи. Муж он ей или не муж? И что она такое вытворяет? Сама сбежала, а винит кого-то.

— Куда сбежала-то? — возразил кузнец. — К партизанам сбежала. А он при немцах остался. Понимать надо!..

— Да уж понимаем, не лыком шиты… Конечно, к партизанам. А если бы не к ним, я первая бы выдрала ей косы… Ведь от больного сбежала-то, от больного. Сама я за ним ухаживала, видела. День и ночь человек в горячке бился, места не находил. Думала, богу душу отдаст…

Дарья Филимоновна вытаскивала из куреня ветхую одежонку и развешивала на жердях сушить. Когда она скрывалась за дверью, кузнец думал над ее словами, и они казались ему убедительными и разумными. Но стоило ей возвратиться и снова пустить в него пулеметную очередь, в нем поднималось желание возражать, спорить. Он колебался, не спешил решать, чью принять сторону. Такие дела он считал деликатными и надеялся, что само собой распутается. Во всяком случае, он полагался на здравый смысл дочери и ее мужа, которых считал серьезными людьми. Но теперь этот разговор был неприятен. До каких пор так будет тянуться? К чему это приведет? Не лучше ли, в самом деле, предупредить болезнь, не дав ей развиться?

— Что ж ты, мать, посоветуешь? — спросил кузнец жену.

Дарья Филимоновна почувствовала, что ее сторона перетягивает, и обрадовалась.

— Что ж тут советовать? — сказала она строго. — Дело-то ясное, как день божий. Сказать надо: так, мол, и так, дочка, время дурь из головы выбросить и за ум взяться. И это ты должен сказать, ты — отец.

— А ты говорила?

— Говорила. Слушать не хочет. Сядет и молчит или уйдет куда. Вся в тебя упрямая.

Дарья Филимоновна скрылась в курене и вынесла дубленый полушубок. Кузнец оживился. Он подошел к жене, взял полушубок в руки.

— Уберегла, — сказала Дарья Филимоновна, и в голосе ее послышались нежные нотки. — В узел завязала. Это все, что осталось… А ты примерь, примерь. И я полюбуюсь. Чай, всего два раза только и видела тебя в нем.

Петр Степанович облачился в полушубок, с удовольствием ощутил теплое прикосновение курчавой шерсти. Дарья Филимоновна дважды обошла вокруг, взгляд ее окончательно просветлел.

— Ишь как ладно сидит! — восхищенно воскликнула она, поглаживая мужа по спине. — Прямо не налюбуешься.

Кузнец снял полушубок, бережно расстелил его на траве, опустился на колени и ножом принялся соскабливать шерсть. Дарья Филимоновна в ужасе замерла.

— Ты… ты с ума спятил! — еле выговорила она и всплеснула руками. — Что ж ты делаешь?

— Мехи, мать, мехи! — ответил кузнец с необычайным возбуждением. — Теперь у нас будет кузня, Даша. Я сделаю ее в три дня и три ночи…

Дарья Филимоновна готова была броситься на мужа с кулаками, но ее неожиданно окликнул Недочет. Старик вышел из-за куреня. За ним шла девушка с золотистыми веснушками на лице. В руках Недочет держал две аккуратные связки с книгами, девушка несла легкий деревянный баульчик.

— Принимай гостью, Дарья Филимоновна, — сказал Недочет. — Новая учительница.

Нина Семеновна вежливо поздоровалась.

— Вы будете сторожиха школы? — обратилась она к Дарье Филимоновне.

Дарья Филимоновна печально посмотрела сначала на мужа, который распарывал полушубок по швам, потом на учительницу, — казалось, ничто на белом свете теперь ее не интересовало и не радовало.

— Какая там сторожиха! — бросила она потерянно. — Сторожить нечего. Школа-то сгорела дочиста…

— Не огорчайтесь, Дарья Филимоновна, — сказала Нина Семеновна, — новую построим.

Уверенность учительницы понравилась Дарье Филимоновне.

— Что ж, рады вам, дочка, милости просим, — сказала она радушно. — Давайте ваш сундучок, в курень поставлю. — Она взяла из рук Нины Семеновны баульчик. — Как зовут-то вас?

— Нина.

— Ну, вот и хорошо, — довольно сказал Недочет. — Знакомьтесь и устраивайтесь. — Он подал Дарье Филимоновне обе связки. — А это тебе, сторожиха, букварики и тетрадочки. Ребяток будете уму-разуму наставлять. Бывайте здоровы, Нина Семеновна, пока что! В случае чего — пожалуйста, не стесняйтесь.

Он приподнял картуз над головой и пошел за курень.

Кузнец остановил его.

— Где кузню строить будем, Иван Иваныч?

— Где ж? — помедлил Недочет, закручивая усы. — На старом месте, пожалуй. Как сам-то думаешь, Петр Степаныч?

— Согласен, — сказал кузнец и снова принялся за полушубок.

Вечером с поля пришла Ульяна.

Мать сказала ей, что Недочет поселил к ним новую учительницу, которая теперь ходит по табору и переписывает учеников.

— Уж не знаю, как быть, — рассуждала Дарья Филимоновна. — Теснота какая будет. Придется тебе, Ульяна, на полу спать.

Было ясно, чего хотела мать. Ульяне и самой опротивела такая жизнь: каждый день насмешливые намеки женщин, настойчивые причитания матери. А сегодня на сорняках Евдокия Быланина без стеснения спросила, когда Ульяна объявит о своем партизанском муже.

— А нам уж отдай Демьяна, — сказала Евдокия под хохот женщин. — Мы, вдовушки, и таким не побрезгуем…

Ульяна