Империй. Люструм. Диктатор - Роберт Харрис

Поворотной точкой стало предложение Фуфия созвать народное собрание за городом, чтобы вызвать Помпея и узнать его мнение о происходящем. Громко возмущаясь тем, что его беспокоят и отнимают у него время, Повелитель Земли и Воды был вынужден покинуть Альбанские холмы и появиться во Фламиниевом цирке. Здесь ему пришлось отвечать на нахальные вопросы трибуна перед толпой, многочисленной, как в рыночный день. Все отложили свои каждодневные дела и пялились на Великого Человека.

— Ты знаешь о так называемом поругании Благой Богини? — спросил Фуфий.

— Знаю.

— Ты поддерживаешь предложение сената о том, что Клавдий должен предстать перед судом?

— Поддерживаю.

— Ты согласен с тем, что его должны судить сенаторы, отобранные городским претором?

— Согласен.

— Даже если городской претор сам войдет в состав суда?

— Думаю, да, если так решил сенат.

— А где же здесь справедливость?

Помпей посмотрел на Фуфия как на надоедливое насекомое, которое никак от него не отвяжется.

— Я с величайшим уважением отношусь к сенату, наделенному высокими полномочиями, — ответил он и начал излагать основы государственного строя Римской республики так, словно перед ним был четырнадцатилетний школьник.

Стоя вместе с хозяином перед громадным троном Помпея, я чувствовал, что толпа за нами постепенно теряет интерес к его бубнению. Люди принялись разговаривать и переходить с места на место. Продавцы колбас и сладостей на краю толпы начали бойкую торговлю. Даже в лучшие времена Помпей был скучным оратором, а сейчас, когда он стоял на помосте, ему, видимо, казалось, что он пребывает в страшном сне. Все эти мечты о триумфальном возвращении домой, которые он лелеял ночами, лежа под сверкающими звездами Аравии, были напрасны? Сенат и народ обсуждают не его победы, а какого-то шалопая в женских одеждах!

Когда наконец собрание закончилось, Цицерон провел Помпея через Фламиниев цирк к храму Беллоны, где собрались сенаторы, чтобы поприветствовать его. Императора встретили уважительными рукоплесканиями, он уселся на передней скамье вместе с Цицероном и стал ждать, когда же начнутся восхваления. Вместо этого полководца опять стали пытать по поводу того, что он думает об осквернении. Помпей повторил то, что произнес перед толпой, и я заметил, как, возвращаясь на свое место, он что-то раздраженно сказал Цицерону (впоследствии хозяин передал мне в точности слова императора: «Надеюсь, теперь мы сможем поговорить о чем-нибудь еще»). Все это время я внимательно наблюдал за Крассом, который сидел на самом краешке скамьи, готовый вскочить при первой же возможности. Что-то в его желании выступить и в коварном выражении лица насторожило меня.

— Как прекрасно, граждане, — начал Красс, когда наконец получил слово, — что под этой священной крышей присутствует тот, кто расширил пределы нашей империи, а рядом с ним сидит тот, кто спас нашу республику! Да будут благословенны боги, которые позволили этому свершиться. Я знаю, что Помпей со своим войском был готов в случае надобности прийти на помощь отечеству, — но, хвала небесам, ему не пришлось этого делать благодаря мудрости и дальновидности тогдашнего консула. Думаю, что не отберу славу у Помпея, если скажу, что я не был бы ни сенатором, ни гражданином без Цицерона: ему я благодарен за свою свободу и саму жизнь. Когда я смотрю на свою жену, своих детей, свой родной город, я вижу дары, которые принес мне Цицерон…

Были времена, когда Цицерон учуял бы эту простейшую ловушку за целую милю. Однако я боюсь, что во всех людях, удовлетворивших свои самые честолюбивые желания, граница между достоинством и тщеславием, действительностью и мечтами, славой и саморазрушением почти стирается. Вместо того чтобы скромно сидеть на месте и спокойно выслушивать дифирамбы, Цицерон встал и произнес длинную речь, соглашаясь с каждым словом Красса, а Помпей рядом с ним медленно закипал от зависти и негодования. Сидя у двери и наблюдая за всем этим, я хотел выбежать вперед и крикнуть хозяину, чтобы он остановился, особенно когда Красс встал и спросил его, как Отца Отечества, не считает ли он Клавдия вторым Катилиной.

— Ну конечно, — ответил тот, не в силах упустить возможность еще раз вернуться к дням своего триумфа в присутствии Помпея. — Ведь те же самые распутники, которые поддерживали Катилину, собрались теперь вокруг Клавдия, действуя точно таким же образом. Только единство, граждане, даст нам надежду на спасение, как и в те роковые дни. Единство сената и всадников, всех сословий по всей Италии. Пока мы будем помнить о великом согласии, царившем тогда под моим руководством, нам нет нужды бояться, ведь дух единства, который избавил нас от Сергия Катилины, избавит нас и от этого ублюдка.

Сенаторы стали рукоплескать, и Цицерон вернулся на свое место, весь светясь от сознания хорошо проделанной работы, а между тем весть о том, что он сказал, немедленно распространилась по Риму и достигла ушей Клавдия. После заседания, когда Цицерон со своей свитой возвращался домой, Клавдий, окруженный приспешниками, поджидал его на форуме. Они преградили нам дорогу, и я был уверен, что сейчас полетят головы, но Цицерон был спокоен. Он остановил процессию.

— Не поддавайтесь на подстрекательство! — крикнул хозяин. — Не позволяйте им начать ссору. — А затем, повернувшись к Клавдию, сказал: — Тебе надо было послушаться моего совета и отправиться в изгнание. Дорога, по которой ты решил пойти, ведет в одно-единственное место.

— И куда же? — издевательски улыбнулся Клавдий.

— Вон туда, — ответил Цицерон, показывая на Карцер, — на конец веревки.

— Ответ неправильный, — ответил Клавдий и показал в противоположном направлении на ростры, окруженные статуями. — Когда-нибудь я буду стоять там, среди героев Рима.

— Да неужели? А скажи, тебя изобразят с лирой или в женских одеждах? — (Мы все рассмеялись.) — Публий Клавдий Пульхр: первый герой общества мужчин в женском наряде? Сомневаюсь. Дай мне пройти.

— С удовольствием, — ответил Клавдий с улыбкой.

Но когда он сделал шаг в сторону, пропуская Цицерона, я был потрясен тем, насколько он изменился по сравнению с тем мальчиком, который приходил к нам недавно. Он не просто казался больше и сильнее: в его глазах появилась решимость, которой раньше не было. Я понял, что он растет на дрожжах своей дурной славы, подпитываясь от толпы.

— Жена Цезаря была одной из лучших моих женщин, — тихо сказал Клавдий, когда Цицерон проходил мимо него. — Почти так же хороша, как Клавдия. — Он схватил его за локоть и громко произнес: — Я хотел быть твоим другом. Ты должен был стать моим.

— Клавдии — ненадежные друзья… — ответил Цицерон, освобождая руку.

— Это да, но зато мы очень надежные враги.

Он доказал, что умеет держать слово. С тех пор, выступая на