Империй. Люструм. Диктатор - Роберт Харрис

смогла их закрыть под давлением рвавшихся внутрь людей. Люди кричали Цицерону и консулам, пока те пробивались назад в город: «Вы с ним говорили?», «Что он сказал?», «Правда, что он превратился в бога?».

— Он был не очень похож на бога, когда я взглянул на него последний раз, — весело отвечал Цицерон. — Хотя и не так уж далек от него! Он ждет, когда сможет присоединиться к нам в сенате. — Потом хозяин сказал мне уголком рта: — Что за насмешка судьбы! Даже Плавт не придумал бы более нелепого повествования.

Случилось именно то, чего боялся Цицерон. В тот же день Помпей послал за другом Катона Мунацием, который и передал Катону предложение Великого Человека о двойной женитьбе. Это произошло в доме Катонов, где в честь праздника собралась вся семья. Женская ее половина была в восторге: Помпей был величайшим римским героем и обладал, несомненно, представительной внешностью. Однако Катон мгновенно взбеленился и, ни на секунду не задумавшись и не посоветовавшись со своими домочадцами, ответил: «Иди, Мунаций, иди, и передай Помпею, что Катона не завоюешь с помощью женщин. Катон благодарен за доброе расположение, и если Помпей будет себя достойно вести, то Катон одарит его такой дружбой, перед которой померкнут все семейные связи. Но Катон никогда не станет заложником Помпея, если тот захочет нанести вред своей стране!»

Помпей, по общему мнению, был потрясен грубостью ответа («если Помпей будет себя достойно вести»), немедленно покинул Общественный дом и в плохом настроении отправился к себе на Альбанские холмы. Но даже там его продолжали преследовать мучители, казалось поставившие цель уколоть его побольнее. Его девятилетняя дочь, которую он видел в последний раз, когда она едва могла говорить, по совету своего учителя, известного грамматика Аристодема Нисского, решила поприветствовать отца стихами Гомера. К сожалению, первое, что он услышал, переступив порог, было начало обращения Елены к Парису: «С боя пришел ты? О, лучше бы, если бы там и погиб ты…»[73]

Слишком многие присутствовали при этом, и известие разлетелось. Боюсь, Цицерону случай показался таким смешным, что он внес свою лепту в распространение этой истории по городу.

Во всей этой кутерьме казалось, что о происшествии на праздновании Благой Богини уже забыли. Со времени поругания прошло больше месяца, и все это время Клавдий благоразумно не показывался на публике. Люди стали говорить о других вещах. Но через пару дней после возвращения Помпея коллегия понтификов наконец сообщила сенату свое мнение о случившемся. Пупий, консул, который тогда председательствовал в сенате, был приятелем Клавдия и пытался замять скандал. Однако он был вынужден зачитать отчет жрецов, а их мнение было совершенно недвусмысленным. Действия Клавдия сочли грехом — нечестивым поступком, преступлением против богини, мерзостью.

Первым взял слово Лукулл. Он, по-видимому, наслаждался, когда, торжественно поднявшись, объявил бывшего шурина преступником, опорочившим древние обычаи и рисковавшим навлечь на город гнев бессмертных богов.

— Только самое жестокое наказание, — сказал он, — сможет успокоить их гнев.

После этого оскорбленный муж предложил обвинить Клавдия в попытке нарушить безгрешность девственниц-весталок — преступление, за которое забивали камнями до смерти. Катон поддержал предложение. Два вождя патрицианской партии, Гортензий и Катул, тоже поддержали предложение, и было очевидно, что большинство сенаторов на их стороне.

Они потребовали, чтобы городской претор, самый могущественный магистрат после консулов, созвал особый суд, назначил особых присяжных из числа сенаторов и как можно скорее провел судебные слушания. При подобном раскладе решение суда было очевидным. Пупий нехотя согласился поставить указ на голосование, и к концу заседания Клавдия можно было считать мертвецом.

В тот день, поздно вечером, кто-то постучался к нам в дверь, и я был уверен, что это Клавдий. Несмотря на отказ от дома наутро после происшествия на празднике Благой Богини, молодой человек постоянно приходил к нам, надеясь на встречу с хозяином. Однако у меня было строжайшее указание не принимать его, поэтому, несмотря на все уловки, он не смог проникнуть дальше атриума. Теперь же, пересекая атриум, я приготовился к еще одной неприятной сцене. Но, к своему удивлению, открыв дверь, я увидел на пороге Клавдию. Обычно она передвигалась по городу в окружении целого табуна служанок, однако сейчас была совершенно одна. Клавдия холодно спросила, на месте ли мой хозяин, и я пообещал проверить. Я пригласил ее в зал, предложил подождать и чуть ли не бегом бросился в библиотеку, где работал Цицерон. Когда я доложил, кто прибыл к нему, хозяин отложил ручку и задумался на несколько мгновений.

— Теренция уже поднялась к себе?

— Полагаю, да.

— Тогда пригласи нашу гостью. — Я был потрясен, что он идет на такой риск, и, видимо, хозяин сам понимал всю опасность положения. Перед тем как я вышел, он сказал: — Не оставляй нас наедине ни на минуту.

Я привел женщину. Перешагнув порог библиотеки, она сразу прошла туда, где стоял Цицерон, и быстро опустилась перед ним на колени.

— Я пришла молить о помощи, — сказала она, склонив голову. — Мой мальчик сходит с ума от страха и угрызений совести, однако он слишком горд, чтобы опять обратиться к тебе, поэтому я пришла одна. — Она взяла полу его тоги и поцеловала ее. — Мой дорогой друг, отпрыску рода Клавдиев не так легко встать на колени, но я умоляю тебя о помощи.

— Встань с колен, Клавдия, — ответил Цицерон, тревожно поглядывая на дверь. — Кто-нибудь может нас увидеть, и завтра об этом узнает весь Рим… Я не буду с тобой разговаривать, пока ты не встанешь, — сказал он уже мягче, увидев, что она никак не откликнулась на его слова. Женщина поднялась, но осталась стоять с опущенной головой. — А теперь слушай меня внимательно. Я скажу это только один раз, а потом ты уйдешь. Ты ведь хочешь, чтобы я помог твоему брату? — (Клавдия кивнула.) — Передай ему, что он должен точно исполнить все, что я скажу. Написать письма с извинениями каждой женщине, которую оскорбил, подчеркнуть, что находился в припадке безумия и недостоин дышать с ними одним воздухом, ну и так далее, — и пусть не боится переусердствовать. Затем он должен отказаться от квесторства. Покинуть Рим. Отправиться в изгнание. Не появляться в городе несколько лет. Когда все немного успокоится, он вернется и начнет все сначала. Это лучший совет из тех, что я могу дать. А теперь прощай.

Он хотел отвернуться от нее, но Клавдия схватила его за руку:

— Он умрет, если оставит Рим.

— Нет, он умрет, если останется в Риме. Суд неизбежен, и его обязательно признают виновным. Лукулл об этом позаботится. Но