Империй. Люструм. Диктатор - Роберт Харрис

форуме, Клавдий всегда указывал туда, где на склоне Палатинского холма, высоко над головами толпы, стоял дом Цицерона, — как на превосходный символ диктаторского правления:

— Посмотрите, как тиран, который убивает граждан без суда и следствия, смог на этом нажиться. Неудивительно, что он опять жаждет крови.

Цицерон не оставался в долгу. Взаимные оскорбления становились все более резкими. Иногда мы с Цицероном стояли на террасе и наблюдали за работой начинающего демагога. Мы были слишком далеко и не слышали, что он говорил, но отчетливо различали рукоплескания толпы, и я хорошо видел, что происходит: чудовище, которое Цицерон однажды уничтожил, возвращалось к жизни.

XIV

В середине марта к Цицерону пришел Гортензий. За ним следовал Катулл, как никогда похожий на старую черепаху, лишенную панциря. Ему недавно удалили последние зубы; боль, испытанная им во время извлечения, предшествовавшие этому многомесячные страдания и почти полное изменение очертаний рта привели к тому, что он выглядел старше своих шестидесяти. Изо рта у него постоянно текла слюна, в руках он держал влажный платок, испачканный чем-то желтым. Он напоминал мне кого-то. Сначала я не мог уразуметь, а потом сообразил — Рабирия. Цицерон вскочил, чтобы помочь ему сесть, но Катул отмахнулся, прошамкав, что с ним все в порядке.

— Эта глупая заварушка с Клавдием не может продолжаться вечно, — начал Гортензий.

— Полностью с тобой согласен, — сказал Цицерон, который, как я знал, уже начал жалеть о том, что ввязался в эту разрушительную словесную битву. — Правительство совсем не работает. Наши враги смеются над нами.

— Суд должен начаться как можно скорее. Предлагаю отказаться от требования, чтобы присяжные назначались городским претором.

— А как в этом случае они будут отбираться?

— Как всегда, по жребию.

— А не получится так, что в число присяжных попадут сомнительные личности? Мы же не хотим, чтобы негодяя оправдали? Это будет страшным несчастьем.

— Оправдание исключено. Когда суд, какой угодно, увидит улики, собранные против него, обвинительный приговор последует сам собой. Ведь нам нужно простое большинство. Думаю, надо больше доверять здравомыслию римлян.

— Он будет раздавлен свидетельскими показаниями, — вставил Катул, прижимая испачканный платок ко рту, — и чем скорее, тем лучше.

— А Фуфий согласится отозвать вето, если мы откажемся от назначения присяжных?

— Он обещал мне, при условии, что мы также заменим приговор с казни на изгнание.

— А что говорит Лукулл?

— Ему нужен суд на любых условиях. Ты же знаешь, он много лет готовился к этому дню. У него целая когорта свидетелей, готовых под присягой заявить о развратности Клавдия, даже рабыни, которые в Мизене меняли простыни после того, как он имел своих сестер.

— О боги! А надо ли сообщать толпе такие подробности?

— Я никогда не слышал о столь отвратительном поведении, — пробормотал Катул. — Пора вычистить эти авгиевы конюшни, иначе мы все захлебнемся в навозе.

— Но даже в этом случае… — Цицерон скривился и не закончил предложения. Я видел, что они его не убедили; полагаю, в ту минуту хозяин впервые почувствовал себя в опасности. Он не мог точно определить, что это было, но что-то было не так.

Еще какое-то время Отец Отечества продолжал выдвигать возражения: «Не лучше ли совсем распрощаться с указом? Разве мы уже не сказали всего, что хотели? Не превратим ли мы этого молодого дурака в жертву?» — пока нехотя не согласился с Гортензием.

— Думаю, мы должны поступить, как ты считаешь нужным. Ты с самого начала руководил этим делом. Однако хочу, чтобы все вы понимали: я к этому не имею никакого отношения.

Я с облегчением услышал эти слова: кажется, впервые после окончания срока своего консульства Цицерон принял разумное решение. Гортензий выглядел расстроенным, так как, очевидно, надеялся, что Цицерон выступит на стороне обвинения, но спорить не стал и отправился договариваться с Фуфием. Таким образом, указ был принят, и жители Рима, облизываясь, стали готовиться к тому, что обещало стать самым постыдным судебным разбирательством за всю историю республики.

Правительство возобновило свою обычную деятельность, предложив преторам тянуть жребий: в какой провинции каждому из них предстоит наместничать. За несколько дней до этой церемонии Цицерон отправился в Альбанские холмы для встречи с Помпеем, попросив его не настаивать на отзыве Гибриды.

— Но этот человек — позор нашей империи, — возразил Помпей. — Я еще никогда не слышал о таком воровстве и такой неспособности ни к чему.

— Уверен, что он не так уж плох.

— Ты что, сомневаешься в моих словах?

— Нет. Но буду благодарен, если ты сделаешь мне такое одолжение. Я дал ему слово, что поддержу его.

— Полагаю, ты с этого что-то имеешь? — подмигнул Помпей, сделав характерный жест пальцами.

— Конечно нет. Просто считаю делом чести помочь ему в благодарность за то, что он сделал для спасения республики.

Это не убедило Помпея. Но он вдруг улыбнулся и похлопал Цицерона по плечу. В конце концов, что такое Македония для Повелителя Земли и Воды? Овощная грядка.

— Ну хорошо, пусть останется еще на год. Но я надеюсь, ты приложишь все силы, чтобы три мои закона благополучно прошли через сенат.

Цицерон согласился. Поэтому, когда стали тянуть жребий, Македонии, главной награды, в списках не оказалось. Вместо нее были пять обычных провинций, которые надо было разделить между восемью преторами. Участники сидели в ряд на передней скамье, Цезарь — на противоположном от Квинта конце. Если я правильно помню, Вергилий тащил первым и вытянул, по-моему, Сицилию. Затем пришел черед Цезаря пытать удачу. Для него это была важная минута. Из-за развода ему пришлось вернуть Помпее приданое, и, кроме того, ростовщики преследовали его по пятам: ходили даже слухи о неплатежеспособности Цезаря и о том, что ему придется покинуть сенат. Он сунул руку в урну и передал жребий консулу. Когда огласили итог — Цезарь получил Дальнюю Испанию, — он скривился. К несчастью для него, в этой отдаленной провинции не ожидалось никакой войны; ему больше подошли бы Азия или Африка, где деньги было сделать куда легче. Цицерону удалось скрыть триумфальную улыбку, однако уже в следующий миг он был на ногах и сиял, поздравляя своего брата — первым из всех. Квинту досталась Азия, и Цицерон не сдержал слез счастья. Вернувшись оттуда, Квинт, по всей видимости, стал бы консулом. Зарождалась консульская династия, и в тот вечер меня, среди прочих, пригласили на веселое празднование. Цицерон и Цезарь находились в противоположных частях колеса Фортуны: Цицерон — на самом верху, а Цезарь — в самом низу. Обычно новые наместники немедленно отправлялись в свои провинции; вообще говоря, это должно