Империй. Люструм. Диктатор - Роберт Харрис

— Еще один человек, которого ты не должен был вводить в наш дом, — сказала Теренция.

— Когда мы видели его в последний раз?

— Много месяцев назад, — ответил я.

— Целий Руф! Он пил с Клавдием и ходил с ним по шлюхам еще тогда, когда был моим учеником. — чем больше Цицерон размышлял, тем увереннее он становился. — Сначала он связался с Катилиной, а потом примкнул к Клавдию. Ну и змея! Этот чертов свидетель из Интерамны окажется клиентом его отца, готов поспорить.

— Считаешь, что Руф и Клавдий сговорились заманить тебя в ловушку?

— А ты сомневаешься, что они на это способны?

— Нет. Я просто не понимаю, для чего все эти сложности с ложным алиби, если цель — заставить тебя выступить и разрушить это алиби?

— Так ты думаешь, что за всем этим стоит кто-то третий?

Я заколебался.

— Кто? — потребовала Теренция.

— Красс.

— Но ведь мы с Крассом полностью помирились, — сказал Цицерон. — Ты же слышал, как он превозносил меня до небес в присутствии Помпея. А потом, он так дешево продал мне дом…

Он хотел еще что-то сказать, но замолчал.

Теренция включила всю свою проницательность, обращаясь ко мне:

— Зачем, по-твоему, Крассу идти на это? Только чтобы досадить твоему хозяину?

— Не знаю, — ответил я и почувствовал, что краснею.

— Ты могла бы еще спросить, зачем скорпион жалит тех, кого выбрал жертвой? Потому, что так делают все скорпионы, — мягко заметил Цицерон.

Вскоре разговор закончился. Теренция ушла заниматься с Марком. Я отправился в библиотеку — разбирать письма Цицерона. Цицерон остался на террасе в одиночестве, задумчиво глядя через форум на Капитолий. На город спускались вечерние сумерки.

На следующее утро, бледный, предельно напряженный — он прекрасно понимал, как его встретят, — Цицерон отправился на форум в сопровождении стольких же телохранителей, что и в дни заговора Катилины. Распространился слух, что обвинение неожиданно затребовало его в качестве свидетеля, и, когда сторонники Клавдия увидели его, пробирающегося сквозь толпу к помосту, они начали свой кошачий концерт. Когда он взбирался по ступеням храма, в него полетели яйца и куски навоза. И тут произошло нечто совершенно невероятное: почти все присяжные встали и окружили Цицерона, защищая его от этих снарядов. Некоторые даже повернулись к толпе, обнажили шею и провели по ней ребром ладони, как бы говоря молодчикам Клавдия: «Прежде чем вы убьете его, придется убить нас».

Цицерон часто выступал как свидетель. Только за последний год он делал это раз десять — во время судов над сторонниками Катилины. Но никогда еще он не сталкивался с подобной публикой, и городскому претору пришлось приостановить разбирательство, пока наконец не установился относительный порядок. Клавдий смотрел на Цицерона, сложив руки на груди и глубоко задумавшись. По-видимому, действия присяжных насторожили его. Впервые после начала суда рядом с Клавдием сидела его жена, Фульвия. Это был тонкий ход со стороны защиты — показать ее толпе: Фульвии было всего шестнадцать, и она казалась скорее дочерью Клавдия, чем его женой, — именно та беззащитная девочка, вид которой наверняка растопит сердца присяжных; кроме того, она происходила от Гракхов, все еще горячо любимых народом. У нее было застывшее, злое лицо, но супружеская жизнь с Клавдием заставила бы обозлиться любое, даже самое мягкое существо.

Когда наконец главному обвинителю Лентулу Крусу разрешили задавать вопросы свидетелю, толпа замерла в ожидании. Он подошел к Цицерону:

— Хотя все тебя хорошо знают, назови, пожалуйста, свое имя.

— Марк Туллий Цицерон.

— Ты клянешься богами говорить только правду?

— Клянусь.

— Ты знаком с обвиняемым?

— Да.

— Где он находился между шестью и семью часами утра в прошлом году, в день праздника Благой Богини? Ты можешь сообщить суду об этом?

— Да. Я прекрасно помню. — Цицерон повернулся к присяжным. — Он был у меня дома.

Волна удивления прокатилась по присяжным и толпе зрителей. Клавдий очень громко сказал: «Лгун!» — и его шайка опять закричала и замяукала. Претор, которого звали Воконий, призвал всех к порядку и знаком велел обвинителю продолжать.

— Ты хорошо помнишь? — спросил Крус.

— Отлично. Другие мои домочадцы тоже видели его.

— С какой целью он приходил?

— Ни с какой — просто пришел в гости.

— Как ты считаешь, мог ли обвиняемый, побывав у тебя дома, к вечеру оказаться в Интерамне?

— Ни в коем случае. Если только он не отращивает крылья так же легко, как переодевается в женские одежды.

Здесь раздался смех. Даже Клавдий улыбнулся.

— Фульвия, жена обвиняемого, которая сегодня находится здесь, утверждает, что вместе с мужем была тем вечером в Интерамне. Что ты на это скажешь?

— Скажу, что счастливые часов не наблюдают. Поэтому молодожены иногда путают часы и дни недели.

Смех стал еще сильнее, и Клавдий опять присоединился к нему, а Фульвия смотрела только перед собой, и лицо ее было похоже на детский кулачок — маленький, белый и крепко сжатый; уже тогда она была очень уродливой.

У Круса больше не осталось вопросов, и он вернулся на свою скамью, освобождая место для Куриона, защитника Клавдия. Тот наверняка был храбрецом на поле битвы, но в суде чувствовал себя неуютно и подошел к великому оратору с опаской, как мальчик, который хочет палкой дотронуться до змеи.

— Мой клиент долгое время был твоим врагом, не правда ли?

— Неправда. До того как он совершил святотатство, мы были хорошими друзьями.

— А потом его обвинили в этом преступлении — и ты покинул его?

— Нет, сначала его покинул разум, а потом он совершил преступление.

Опять раздался смех. Защитник выглядел растерянным.

— Ты говоришь, что четвертого декабря прошлого года мой клиент пришел навестить тебя?

— Именно.

— Удивительно вовремя ты вспомнил, не правда ли, что Клавдий пришел к тебе именно в этот день?

— По-моему, удивления достойно то, что произошло с твоим клиентом.

— Что ты имеешь в виду?

— Думаю, он не так часто бывает в Интерамне в течение года. Поразительно, что в тот день, когда он якобы пребывал в этом отдаленном городе, около десяти свидетелей видели его в Риме, переодетым в женское платье.

Так продолжалась эта забава, и Клавдий перестал улыбаться. Судя по всему, ему надоело, что его защитника возят носом по полу, и Клавдий знаком подозвал его к своей скамье. Однако Курион, почти шестидесятилетний и не привыкший к подобным издевательствам, вспылил и начал размахивать руками:

— Некоторые глупцы, без сомнения, подумают, что это очень остроумная игра слов, но я хочу сказать, что ты ошибаешься и мой клиент приходил к тебе в совсем другой день.

— Я совершенно уверен в дне, и на то есть веская причина.