Камушки - Тамур Мал

— Зайдёшь? Разговор мужской есть.

Виталий пожал плечами:

— Зайду.

В это время в женской части семьи Лупелиных мир не клеился.

— Почто Виталию отказала? Чем тебе не пара? И так давно ухаживает, на других девиц не смотрит; не пьёт, не курит, зарабатывать умеет. Аль со свиньями возиться брезгуешь?

— Мама, зачем ты так… Ведь не люблю его, причём тут свиньи?

— Большой любви захотелось? Можно и до тридцати лет хотеть, да вот раньше предки наши выдавали замуж за того, кто первый посватается — и жили потом, не разбегались, как сейчас от большой любви. Думаешь, Тоня по сердечному влечению замуж вышла?

— Мама, как ты можешь?! Они ведь так друг друга любят!

— Эх, мала ты ещё, дочка, и глупа, прости, в делах подобных. Не жди большого чувства, от него одни слёзы да разочарования. Ищи мужа, с которым семью создать можно, детей рожать и воспитывать.

— За Виталия я замуж не пойду.

— Ну и не надо.

Женщины замолчали, недовольные друг другом. Татьяна Андреевна мастерила сумочку, Глаша села за компьютер. Так работали, почти не разговаривая, пока не услышали, как вернулся домой с работы хозяин. Он разделся, вошёл в комнату и обвёл домочадцев насмешливым взглядом.

— Что случилось с Виталием? Я его в весьма непривычном, странном виде наблюдал сейчас.

— С Виталием? Он был у нас, правда, но уже давно ушёл, час назад точно. Просил руки Глаши, а она ему отказала. Попили чай, он и ушёл. А что случилось?

Тимофей Макарович хмыкнул:

— Значит, это не вы его напоили?.. Выходит, Григорий довёл до такого состояния…

— До какого состояния? Да расскажи же подробно, в чём дело.

— Я не знаю, в чём. Просто приехал и увидел, как наш с Виталием ковыляют по дороге и, простите, гость на ногах не держится. Григорий меня увидал, попросил телегу, чтобы отвезти друга домой, а то тому за руль нельзя, да и я сам, говорит, не совсем трезв, чтобы в темноте править. Я, конечно, разрешил, они уехали. За своим транспортом, думаю, Хамченко завтра вернётся.

— Точно уехали?

— Уехали. Вот я и думаю, по какому поводу пьянка? Значит, утешались…

— Ох, Гриша, Гриша, — покачала головой Татьяна Андреевна. — У него что, в мастерской спиртное хранится?

Никто ей не ответил, она же, пока кормила мужа, всё причитывала: «Как нам теперь с отцом Виталия разговаривать?»

Уже в десятом часу, когда стали запирать двери на ночь, постучался Гриша. Его впустили. Глаша у себя в комнате готовилась ко сну, родители находились ещё в зале.

— Гриша! — воскликнула Татьяна Андреевна. — Ты зачем напоил Виталия Егоровича?

Тот отмахнулся:

— Да мы совсем немного выпили, просто он какой-то хлипкий оказался.

— Ещё бы, — подал голос хозяин, — непьющий ведь.

— Да, — не заметил камня в свой огород молодой человек. — Вы простите, что я так поздно, но мне очень-очень нужно поговорить с Глашей. Разрешите, я недолго, совсем чуть-чуть.

Голос его звучал так умоляюще, что с согласия Тимофея Макаровича мать пошла к дочери в комнату и спросила, не согласится ли та перемолвиться словом с Гришей, как он того жаждет. Хорошо, пусть войдёт.

Юноше разрешили поговорить с девушкой не более десяти минут, потому что уже поздно. Оставшись наедине с мужем, Татьяна Андреевна спросила:

— Может, не надо было разрешать, он ведь выпивши?

— Не настолько, чтобы потерять голову. Подождём.

Они сели и стали ждать.

Гриша вошёл в комнату в первый раз, если не считать, что давно девчонкой Тоня знакомила его с расположением жилых и не совсем жилых помещений, тогда распахнула сию дверь, указала: «Это Глашина комната». Виновница суматохи ещё не переоделась, но волосы распустила и зажгла торшер, когда её застигли известием о просьбе беседы. Она догадывалась, что спешит сказать Гриша, но почему-то не взволновалась и лишь слегка покрылась румянцем, который, впрочем, в полумраке не слишком бросался в глаза.

Гриша закрыл дверь, быстро подошёл к ней, взял, поцеловав, её руки в свои.

— Я больше так не могу. Сегодня Виталик, потом ещё посватается кто-нибудь, а я никому-никому не хочу тебя отдавать. Я никудышный жених — все они лучше меня — но не могу без тебя, Глаша. Согласись стать моей женой.

Девушка опустилась на стул, стоявший рядом, а Гриша — на колени рядом с ней. Она погладила его мягкие светлые волосы.

— Я согласна… но есть ещё мама и папа. Гриша, услышь меня. Приходи завтра к ужину, и будем просить у них благословения.

— А сейчас нельзя?

— Нельзя. Ты прилично оденешься — в самое лучшее, что у тебя есть, купишь цветы для мамы. А пока им ничего не надо знать. Иди к себе. До завтра.

Решительно выпроводив жениха, Глаша совершенно спокойно объяснила родителям, что у них возник совместный проект, но т. к. необходимо заручиться советом и помощью, то Гриша придёт завтра вечером, дабы всё обсудить. Если у отца семейства и возникли какие-то сомнения, он благоразумно промолчал, а Татьяна Андреевна — удивительное дело — ничего не заподозрила, даже обрадовалась, что подопечный решил взяться за ум с помощью её дочери.

Что ж, подождём до завтра.

22

Стоит ли гадать, как провёл ночь и следующий день Гриша: спал он или не спал, работал или терзался, молился или бродил по лесу, кушал ли хоть что-нибудь — не знаю, но скажу за Глашу: спала она крепко, отсутствием аппетита не страдала, на учёбу поехала счастливо-ликующая, там тоже не унывала, домой вернулась весёлая и бодрая, лишь ближе к вечеру не могла найти себе занятие, всё из рук валилось, бралась то за уроки, то за книжку, то за шитьё и наведение порядка. Ей всё мерещилось, что с Гришей может что-то случиться: забудет принарядиться, или цветы не принесёт, или вовсе сам не явится. Наконец она настолько себя взвинтила, что мама не выдержала: «Сколько можно ходить туда-сюда? И почему такая красная? Не заболела ли?» Сообразив, как её неприкаянность подозрительна, Глаша предпочла уйти к себе и там бессмысленно усесться на стул и просто ждать, судорожно сжимая в руках книгу. Ясно, Гриша прежде отца не появится. Может, отец вырвется с работы пораньше? Тимофей Макарович приехал в восемь вечера. Кода они сели ужинать, Татьяна Андреевна обратилась к дочери:

— Может, Гришу позовёшь?

— Хорошо, — отозвалась девушка и выскочила на улицу. Савов словно ждал её, нерешительно застыв на пороге, бледный, но аккуратно одетый, с цветами и пронзительно-отчаянным взглядом, почти таким же, как тогда, когда он прятался за дровяником, истекая кровью. Глаша опять всё поняла,