Камушки - Тамур Мал

Он выкарабкался, но после имел долгий разговор с Гришей. Дело в том, что ему некому было оставить своё дело, «если что случится» — ни Глаша, ни Татьяна Андреевна, ни Вероника не годились — у них не чувствовалось нужной жилки. Мог подойти зять старшей дочери, но он не готов переезжать в Сучково, у него свои дела в N неплохо идут. Тимофей Макарович просил Гришу принять участие в бизнесе, чтобы ориентироваться в теме (у компаньона четыре сына, есть кому дела передать). Гриша согласился помогать главе семейства. Конечно, теперь целыми днями его не видно дома, и зачастую лишь в воскресный день художник лишь на пару часов мог вырваться на этюды. Глаша осталась одна. Нет, сначала она не жаловалась. Гриша, обычно сдержанный в своих чувствах, оставался с ней всегда добр и нежен. Но… началось с того, что молодая жена поняла: готовить она не умеет — ну не дано. Хотя общий обед и ужин всегда ждал у родителей, но с очень раннего утра Глаша провожала мужа на работу и готовила ему завтрак. Гриша не привередничал, но вскоре уже не мог кушать пригоревшие каши (почему они всегда пригорают?) и сырые оладьи, попросив ограничиться чаем-кофе с варёным яйцом и сухарями, можно бутербродом. Собирать ему с собой обед она не догадывалась, пока Татьяна Андреевна сама не предложила и на Гришину долю готовить перекус. Вечером зачастую Савов не хотел тревожить Лупелиных, потому что возвращался поздно, и предпочитал покушать у себя. Глашу же бросало в краску: ей одинаково трудно оказалось сознаться в том, что картошка сгорела и пережить сознание, что муж голоден, поэтому она забиралась в кровать под одеяло, делая вид, что от усталости заснула. Грише приходилось готовить себе самому — это после целого дня работы, — и у него удивительно вкусно получалось, даже макароны не слипались; а Глаша удручалась стыдом, тем более что муж ни разу не упрекнул её в том, в чём имел полное право упрекнуть.

Вскоре после свадьбы забеременев, она продолжала учиться, ей зачли курс в апреле, за несколько дней до родов. Родила Глаша мальчика, спокойного очаровательного карапуза. Через год и месяц, уже закончив училище, она родила девочку. Стало невыносимо трудно: быт свалился на неокрепшие плечи и на неокрепшее сознание неподъёмным грузом. Она училась, имея одного малыша рядом, другого — в животе, должна следить за хозяйством, порядком, едой.

Когда родилась девочка, наняли приходящую няню, да полы раз в неделю мыла жена Петровича, но с малыми детьми следовало мыть чаще, а Глаша уставала и не понуждала себя. Любовь Дмитриевна, известная своей приверженностью к чистоте и порядку, иногда на неделе заглядывала на их половину, непременно морща нос: «Фи, Глаша, опять у тебя грязь, бардак!» Подобные упрёки трудно переносились, легче казалось решиться пойти на работу, о которой мечтала все годы учёбы. Но кто будет с детьми? Дети или работа? Унылая бесконечна серость или самореализация? Услужливое воображение посылало проплывающие перед глазами картины: она с всколоченной головой, в грязном халате с засаленным фартуком и со шваброй в руке, из кухни доносится запах сбежавшего молока и вой сопливых детей, кучи детей! Ночные капризы (малышка плохо спала) вовсе подвергали её в дикое раздражение. Глаша уже сомневалась, так ли прекрасно иметь маленьких бэби, и не правы ли те, кто откладывает подобное произведение на потом. Ей ведь всего двадцать!

25

Против дома, где велись строительные работы, остановился белый автомобиль «Шевроле».

— Здесь? — спросила Аделаида.

— Ага, — довольно хмыкнул мужик за рулём.

— Давно?

— Дык с четверга начали.

— «Крыша» кто?

— «Озон».

— Конкурирующая фирма, — неожиданно визгливым голосом прокомментировал дебилообразного вида молодой человек на заднем сидении.

— Он часто там?

— Мы проследили, пока каждый день приезжает. Тачка у него крутая…

— Знаю, — недовольно перебила женщина. — Удачно женился… Ты, Кирилл, и ты, Мигало, пойдёте туда. Спокойно, без угроз и хамства, скажите ему, что хочу поговорить. Если согласится, ты, Мигало, вернёшься за мной, и подождёте меня, где скажут. Если откажется — уходите, в драку не ввязывайтесь, наверняка всё «под колпаком», но хамить можно, даже хорошо. Пошли!

Кирилл и Мигало неспешно поднялись по ступенькам, позвонили. Им открыли ребята из «Озона» — в Ялинске все охранные фирмы знали друг друга, как облупленные. Кирилл вежливо объяснил, что ему нужен Григорий Савов — есть важное дело. Им разрешили войти. Гриша спустился сверху, сразу признал Кирилла, второй явно другой — руки, естественно, им не подал.

— Что нужно?

— Хорошо живёшь, художник. Видать, разбогател — не иначе, картину выгодно продал?

— Да и ты, старый знакомый, неплохо устроен. Никак, в фавориты продвинулся?

Тот радостно гыгыкнул, из чего Гриша понял, что угадал правильно.

— Так что нужно?

— Ну это, ты не загордись, всё-таки в одном болоте квакали, — и он опять хохотнул, довольный своей шуткой. — Аделаида Марковна поговорить хочет. Примешь?

— Деловой разговор?

— Естественно, деловой — о чём ещё можно говорить с женатиком?

— Хорошо, поговорю.

Гриша решил, что лучше согласиться, хотя встречаться с Аделаидой не стремился. Не воспоминаний боялся, предчувствовал разборки, он ведь хапнул престижное место, разборки казались неизбежными. Аделаида вошла. Странная получилась ситуация: двое напротив друг друга, охрана возле каждого. Они не виделись чуть больше года и с любопытством всмотрелись друг в друга. Гриша, казалось, внешне не особо изменился, и всё же это уже не тот Гриша — больно кольнуло женское самолюбие, — к его внешним качествам добавилась уверенность, основательность в жестах и взгляде. Теперь это мужчина, за которого можно спрятаться. А Аделаида за год сдала. Вроде та же, но Гриша почувствовал закат её могущества: больше краски на лице, слишком молодящая одежда, злобные огоньки в глазах.

— Здравствуйте, Григорий Константинович.

— Здравствуй, Аделаида Марковна.

— Я рада, что в нашем городе оседают такие люди.

Гриша не ответил, Аделаида секунду помолчала.

— Раз уж ты решил начать свой бизнес, надо посоветоваться с теми, кто занимается им давно, не перебегать дорогу. Большой художественный салон — моя давнишняя мечта: можно объединиться, ведь мы старые друзья и хорошо поймём друг друга. Я готова делиться.

Гриша понял. Аделаида не хочет упускать своего: жадность, расчёт, страх потери, женская несостоятельность — всё смешалось в её душе. Гриша нужен ей, она готова купить его, обменять на что угодно или… объявить войну со всем жаром своей женской мстительности до готовности, пожалуй, даже физически убрать его. Но он не колебался, потому что однажды сделал свой выбор, и теперь испытывал к Аделаиде только жалость, которую, впрочем, не захотел показывать.