Кровавый век - Мирослав Попович

Это был первый случай, когда решение диктовалось с учетом возможных потерь, и, как показал последующий ход событий, еще не означало решительного изменения стратегического мышления Сталина.

В результате на направлении ожидаемого летнего наступления были сосредоточены силы, не менее чем вдвое превышающие ударную группировку наступающих немцев. Только в одном Ставка ошиблась: большие резервы она направила не на юг, Ватутину, а на север, Рокоссовскому, – возможно, потому, что отсюда было ближе к Москве. Между тем, Гитлеру было нужно в первую очередь уничтожать войска, а не добиваться территориального успеха, и из этих соображений по южному участку Курского выступа был нанесен более сильный удар, чем по северному. Войскам фронта Ватутина пришлось очень трудно.

12 июля Красная армия перешла в контрнаступление и до 23 августа оттеснила немцев на обоих направлениях – на Брянск и на Харьков, в третий раз завладев индустриальной столицей Украины. Правда, как недавно после несложных подсчетов было показано, танковую битву под Прохоровкой Красная армия скорее проиграла, чем выиграла, но победа немцев была пирровой. Потери вермахта в бесперспективных наступательных боях с хорошо вооруженным, значительно преобладающим противником были очень значительными, линия фронта выровнялась, уменьшив возможности для маневра с обеих сторон.

Курская битва. Представитель Ставки маршал Г. К. Жуков и генерал авиации А. Е. Голованов

Как рассказывал следователям Нюрнбергского суда начальник штаба ОКВ генерал-полковник Йодль, после поражения под Курском начался постоянный конфликт между Гитлером и начальником Генерального штаба сухопутных сил генералом Цейцлером. «Цейцлер требовал быстрого отхода на тыловые рубежи. Гитлер, указывая на пример Красной армии в 1941 г., считал, что необходимо сражаться за каждый метр территории. В этом конфликте я был на стороне Цейцлера. Еще в 1942-м я докладывал фюреру, что считаю необходимым предварительно подготовить «Восточный вал» по линии р. Днепр, чтобы иметь возможность противопоставить русским могучий оборонный рубеж. Мое предложение не было принято».[574]

Такая ситуация в немецком командовании была подарком для советской Ставки. Но Сталин не сумел ею воспользоваться.

Жуков был направлен на фронт Рокоссовского, а Василевский – к Ватутину, и это свидетельствовало, что пора стратегических решений для Ставки закончилась. Уполномоченные Верховного сидели в войсках, контролируя командующих фронтами, нажимая, заставляя и настаивая. От рубежей Курска, Орла и Белгорода к Днепру фронты не получали других задач, кроме «гнать противника с нашей земли». Шло фронтальное наступление, и, уже отступив от Донбасса, на реке Молочной немцы зацепились и заставили Красную армию понести существенные потери.

Во фронтальном наступлении с «нависаниями» и «угрозами» была своя логика: советское командование хотело захватить индустриальные центры Левобережной Украины как можно менее разрушенными, и потому давало возможность немцам выйти из угрожающей ситуации и отступить. Но Гитлер настаивал на защите каждого метра земли, а Сталин, как и раньше, не экономил на людях. Особенно на тех бойцах, которые были мобилизованы из освобожденных от оккупантов территорий; их бросали в бой необученными, иногда невооруженными, необмундированными и даже непереписанными.

На исходе осени силы наступающих исчерпались, но Сталин, как и в предыдущие годы, гнал и гнал фронты в наступление, руководствуясь одной идеей, – «не дать противнику зацепиться и остановиться». С ходу форсировав Днепр в районе Букрина, захватив плацдарм, который можно было использовать для наступления на Киев, и встретив невероятное сопротивление немцев, советское командование наконец начало настаивать на отдыхе и перегруппировке войск. После длительных уговоров Сталин согласился использовать Букринский плацдарм как место для дезинформационной активности и перебросить танковые силы на север, в район Лютежа, что было сделано с большим мастерством и осталось незамеченным и неоцененным немцами. Киев был взят 7 ноября 1943 г. Обескровливание собственных войск было таким тяжелым, что под Житомиром немцы прибегли, наконец, к серьезному контрудару, после которого наступление еще все-таки продолжалось вплоть до Западной Волыни, но уже из последних сил.

В кампании 1944 г., которую пропаганда тех времен называла «десятью сталинскими ударами», наступательные действия строятся по нормам Второй мировой войны и приносят тем больший успех, что череда наступлений на огромном протяжении советско-немецкого фронта была для немцев практически непредсказуемой. Больших поражений, сравнительных с поражениями Красной армии в 1941 г., немцы почти не испытали – Корсунь-Шевченковская битва имела ограниченные результаты, но разгром немецких войск в Белоруссии летом 1944 г. действительно ошеломляющим, и организован он был по всем правилам действий больших фронтов. Еще более важные последствия имела Ясско-Кишиневская операция.

В конечном итоге, и здесь должно быть принято во внимание стремление Ставки руководить всем, вплоть до пустяков. Это нашло проявление в небольших спорах между генералами разных рангов, которые были обнародованы в прессе в послевоенное время.

В своих воспоминаниях[575] бывший командующий 1-м Белорусским фронтом маршал Рокоссовский описывал драматичный момент, когда он выдвинул предложение относительно «двух главных ударов» фронта; Сталин не согласился и дважды предлагал ему выйти в другую комнату и обдумать свое предложение еще раз, но он, Рокоссовский, настаивал на своем. Наконец Молотов и Маленков вышли вместе с ним и уговаривали его не упираться и послушаться Верховного, но генерал все настаивал, и Сталин согласился.

Достаточно свысока и невежливо возражал Рокоссовскому Жуков. Жуков считал «не лишним отметить», что «в советской военной теории никогда не предусматривалось одним фронтом двух главных ударов, а если оба удара по своей силе и значению были равноценными, то их обычно называли мощными ударами или «ударными группировками».[576] План, который предусматривал два «мощных удара», по предложению Жукова, был утвержден Ставкой задолго до совещания у Сталина 22 мая 1944 г., в котором приняли участие Жуков, Василевский, Антонов, Рокоссовский и Баграмян.

Генерал К. К. Рокоссовский

Трудно восстановить теперь детали того спора, и кажется невероятным, что все это Рокоссовский придумал. Но секрет, как представляется, совсем не в терминологии и тем более не в «советской военной теории».

Стремление Рокоссовского нанести «два главных удара» означало стремление самостоятельно силами фронта провести глубокую операцию, преследуя цели, которые напоминали хотя бы небольшие «Канны». «Два могучих удара» нескольких фронтов, по Сталину и Жукову, означали вспомогательную и несамостоятельную роль фронта в общем замысле, сведение его функций к функциям оперативно-тактического соединения, которым при нормальных условиях была армия. Рокоссовский хотел осуществить важнейшую операцию самостоятельно, а Сталин ограничивал оперативную деятельность фронтов, – и Ставка, то есть Жуков, Василевский, Антонов и начальник оперативного управления Штеменко, его в этом полностью поддерживали, поскольку были причастны к планированию и осуществлению операций в целом, в рамках групп фронтов, и смотрели на претензии командующих фронтами свысока. Все планы в полном объеме знали всего 5–6 человек: Сталин, Жуков, Василевский, Антонов, Штеменко, – а также, возможно, один из заместителей по оперативному управлению (как правило, генерал Грызлов). Все они и только они были облагодетельствованы высшим доверием.

Подобные противоречия обнаружила небольшая полемика между генералами Покровским и Штеменко в 1960-х гг. Бывший начальник штаба 1-го Прибалтийского фронта, генерал-полковник Покровский, обвинял Генштаб в том, что операции планировались слишком осторожно, 2-му и 3-му Белорусским фронтам давались очень малые силы, упор делался лишь на тактическую глубину.[577] Штеменко скорее не оправдывался, а объяснял, что планы строились к определенным рубежам, после достижения которых следовало принимать последующие решения, что целостность операции была известна представителям Ставки, координировавшим действия фронтов.[578] За всем этим стоит амбициозное и самонадеянное генеральское и партийное «каждый знает то, что ему положено».

Чувствуется здесь и определенное неуважение Сталина к штабам и штабной работе. В частности, на совещаниях в Ставке перед Белорусской операцией в 1944 г. принимали участие командующие фронтами и члены Военных советов, но не начальники штабов фронтов. Отчасти эту их обиду на то, что ценили их меньше, чем политических генералов, выражал генерал Покровский.