Кровавый век - Мирослав Попович

Чувствуется здесь и определенное неуважение Сталина к штабам и штабной работе. В частности, на совещаниях в Ставке перед Белорусской операцией в 1944 г. принимали участие командующие фронтами и члены Военных советов, но не начальники штабов фронтов. Отчасти эту их обиду на то, что ценили их меньше, чем политических генералов, выражал генерал Покровский.

Деятельность на фронте представителей Ставки не ограничивалась «координацией действий» командующих фронтами: слово представителя Ставки было не просто советом, особенно слово Жукова или Василевского.

Характерно, что и заместитель Верховного Жуков, и начальник Генштаба Василевский, свои прямые обязанности фактически не могли исполнять – они постоянно находились на фронте как представители Ставки, и их разговор со Сталиным по возвращении в Москву обычно заканчивался вопросом Верховного: «Когда опять на фронт?»

Представителей Ставки нельзя считать фактическими командующими группами фронтов, потому что они не имели права принимать оперативно-стратегических решений и отдавать соответствующие приказы, а главное, не располагали собственными резервами и материальными ресурсами. Даже Жуков и Василевский докладывали Верховному, и тот принимал решение. Института такого рода не знала ни одна армия мира. Представитель Ставки – структура, которая отвечала такому характерному персонажу тоталитарной системы, как уполномоченный из центра.

На картах, которые приносили Антонов и Штеменко еженощно в кремлевский кабинет Сталина, были обозначены дивизии и полки (Сталин называл армии по фамилиям их командующих, дивизии – по номерам, хотя он знал и многих командиров дивизий). Верховный контролировал военные действия по крайней мере на уровне армий (то есть фактически армейских корпусов), а то и дивизий.

Генералы армии А. И. Антонов (сидит) и С. М. Штеменко

В то время как немцы пытались доукомплектовывать свои соединения до штатного состава, в Красной армии дивизия штатной численностью в 10 тыс. человек была исключением, ее реальный состав в 5–6 тысяч, а то и в 2–3 тыс. бойцов стал постепенно нормой. Малое количество и недоукомплектованность в сформированных структурах отчасти была уловкой Сталина: он считал это одним из мероприятий по дезинформации противника. Но, в сущности, это было нормальное состояние для армии, которая не доверяет своим генералам.

В послевоенных мемуарах только Жуков, Василевский и Штеменко писали с каким-то видением войны в целом, о ее стратегических перспективах. Воспоминания и рассуждения таких видных сталинских военачальников, как Конев и Рокоссовский, не выходят за пределы фронтовых операций.

Только в конце 1944-го – в начале 1945 г., на заключительном этапе войны, военно-организационная структура приобретает завершенный вид (в частности, в связи с назначением Жукова и Василевского командующими фронтами и ликвидацией практики представителей Ставки). Но к этому времени обороноспособность Германии была окончательно подорвана, ее вооруженные силы уже не воосстанавливались после поражений и невозможно было ставить перед собой другие стратегические задачи, кроме затягивания войны с неоправдываемыми надеждами на чудо; война велась уже на двух фронтах, союзники Германии капитулировали один за другим, преимущество Красной армии в людях и технике было абсолютным. Операции Красной армии, в частности, такие грандиозные, как Берлинская или Пражская, планировались быстро и компетентно, осуществлялись на высоком уровне организации и обнаруживали возросший уровень профессионализма таких одаренных и способных к самостоятельному командованию маршалов – военных выдвиженцев Сталина, как Рокоссовский, Конев, Говоров, Малиновский, Толбухин. В конечном итоге, говоря о выдвиженцах второго периода войны, нельзя не отметить в то же время природную ограниченность их военного кругозора.

Характерна для ситуации в армии Сталина карьера генерала Петрова. Возможно, В. В. Карпов несколько переоценивал заслуги И. Е. Петрова, но нельзя не признать, что Сталин не любил этого умного и уравновешенного генерала, удачно руководившего обороной Одессы и Крыма, трижды назначал его на командные посты на второстепенных фронтах, приставляя «в дополнение» члена Военного совета неадекватного Мехлиса, – и трижды Мехлис обвинял Петрова в нетребовательности и неспособности быть командующим и писал на него Сталину в ЦК ВКП(б) доносы, за которыми здесь же следовало снятие Петрова с командования и замена его одним и тем же генералом – Еременко. Такие малоталантливые, грубые и жестокие генералы, как Еременко, Масленников, Г. Ф. Захаров, пользовались неизменной благосклонностью Сталина.

От Верховного главнокомандующего требовалось в первую очередь понять ход и перспективы войны и отбирать лучших учеников на решающие посты. И хотя старый способ мышления и манера руководства оставались присущими Сталину во все времена, он к 1944 г. научился исполнять роль Верховного, а военная машина его тоталитарного режима вышла на какие-то почти автономные параметры, которые позволили Вооруженным силам СССР с трудностями усвоить опыт Второй мировой войны и побеждать противника не только числом, но и качеством.

Генерал Петров закончил войну начальником штаба фронта у Конева. О том, что он действительно выделялся среди высшего генералитета, свидетельствует хотя бы тот факт, что Жуков, став после смерти Сталина заместителем министра обороны, тут же назначил Петрова своим заместителем по ядерному оружию. Константин Симонов, хорошо знавший Петрова как военный корреспондент, в своих дневниковых записях высказывает сомнение, актуально ли такое гуманное отношение к подчиненным, которое проявляет этот генерал. Жуков и Петров были организаторами тех единственных в истории маневров с реальным взрывом атомной бомбы и марш-броском пехоты через эпицентр взрыва, которые были осуществлены в СССР, что вряд ли свидетельствует о каком-то особенном генеральском гуманизме. Но нормальное строгое благоразумие было не по вкусу Сталину.

Берлин. 26 апреля 1945 года

Вся Красная армия, и в первую очередь ее высшее руководство, за годы войны прошли ускоренный курс тактики, оперативного искусства и стратегии, а учитель – вермахт – был суров и неумолим.

Усвоение опыта войны было бы, конечно, невозможно, если бы Вооруженные силы СССР не получали необходимую боевую технику и прочее военное имущество, а в первую очередь – все новые и новые военные формирования.

Все материальные преимущества, потом и кровью добытые в СССР в годы тоталитарного поворота, были потеряны из-за присущих тоталитаризму изъянов за один год войны.

Ситуация, которая сложилась на протяжении 1941–1942 гг., была критической, и СССР был близок к поражению. Сталин в конце летне-осенней кампании 1941 г. подумывал о возможности перемирия с Германией. Советский Союз потерял огромное количество людей, боевой техники, военного имущества, территорию, на которой проживало 45 % населения, то есть 88 млн человек, где производилось 33 % валовой промышленной продукции и находилось 47 % посевных площадей страны. Россия в период Первой мировой войны производила 40 % количества стали, выпускаемой в Германии, 23 % от общего количества немецкого угля, 30 % от немецкой нефти. Не учитывая захваченных Германией во Второй мировой войне европейских ресурсов, производство в СССР в 1942 г. по сравнению с немецким составляло: стали – 39 %, угля – 24 %, электроэнергии – 41 % и так далее. Таким образом, разрыв между СССР и Германией, в значительной мере преодоленный в годы пятилеток, после потерь первого периода войны резко увеличился и в относительных цифрах практически отбросил коммунистическую Россию к уровню царской России.

Небольшие подсчеты могут проиллюстрировать драматизм ситуации. На 1 ноября 1942 г. в Красной армии было немного больше 3 тыс. самолетов, за год и два месяца произведено около 40 тысяч., на 1 января 1944 г. в ВВС насчитывалось 8,5 тыс. машин, – потери за 1943 год, следовательно, составляли 31,5 тысяч, среднемесячные – около 2250 машин. Потери немцев в 1943 г. незначительны – 24 тыс. машин на всех фронтах, больше всего – 16 тысяч – на Восточном фронте. Для того чтобы добиться преимущества в воздухе, советским вооруженным силам необходимо было производить значительно больше самолетов, чем немцам, – советская авиапромышленность смогла восстановить преимущество ВВС в воздухе, только производя ежемесячно на 500 самолетов больше, чем немецкая. При ежедневном производстве 91–92 самолетов сокращение выпуска на 16–17 машин сорвало бы всю войну в воздухе!

Руководство оборонной промышленностью сумело осуществить эвакуацию важнейших предприятий на восток; инженеры и техники, рабочие военно-промышленного комплекса работали с огромной самоотверженностью, нередко в немыслимо тяжелых условиях. Женщины замещали мобилизованных в армию мужчин даже в шахтах (до конца 1942 г. больше трети работников угольной промышленности составляли женщины). На январь 1942 г. рабочие, прибывшие из занятых фашистами регионов составляли 30–40 % общей численности эвакуированных, а для возобновления и пуска переброшенных на восток предприятий не хватало полмиллиона рабочих. И в этих условиях военная промышленность работала бесперебойно!