Романески - Ален Роб-Грийе

невообразимого и непостижимого поражения, полного разгрома и беспорядочного бегства нашей армии в течение нескольких солнечных июньских дней 1940 года, не так ли? Точно так же бесполезно и подробно останавливаться на рассмотрении вопроса о причинах внезапного краха и развала колониальных империй, тех самых империй, что в наших школьных атласах радовали глаз успокаивающими обширными пятнами „цивилизаторских, просветительских“ пространств, сиреневых у Франции и розовых у Англии. И кстати, также не надейтесь укрыться под обманчивым крылышком одного из трех божеств, якобы имеющих общее происхождение, что сейчас оспаривают друг у друга развалины Иерусалима. Несмотря на то, что везде толпы верующих горланят в их честь славословия и падают ниц, чтобы навязать всем и вся диктатуру служителей культов этих божеств, всем прекрасно известно, что это три мертвых бога.

Почившая, как и многое другое, древняя идея главенства и превосходства смысла — эта упраздненная, уничтоженная за ненадобностью безделушка — оставила наш разум в веселеньком состоянии медленного дрейфа без руля и без ветрил в неведомые дали: многочисленные сгрудившиеся вокруг нас значения (потому как внутри нас самих нет более ничего, кроме проекта, то есть чего-то, что можно „выбросить вовне“, а следовательно, нет ничего, кроме пустоты, „неизменно и всегда образующегося в будущем пустого промежутка“), как целые, так и дробные, а также и заблудшие, сбитые с толку, растерянные знаки, постепенно и последовательно утратив свою экуменическую монолитность, свою тоталитарную сплоченность и солидарность, вскоре разлетелись в разные стороны, распались, расщепились и превратились в некое скопление все более и более дробящихся элементарных частиц, неустанно совершающих беспорядочное движение в поисках возможных соединений, компоновок и знакосочетаний с себе подобными, соединений временных и нестабильных; в ходе этих бесконечных перемещений, слияний и распадов выделяется огромное количество энергии, и процесс этот лишен как финальности, так и целесообразности, а заодно и целенаправленности.

Таким образом Новый Роман не является больше романом длящегося времени, нет, напротив, это роман мгновения, быстротечного, хрупкого, неустойчивого. Его заполненное руинами пространство становится именно тем местом, где совершаются различные обмены и устанавливаются связи, порой весьма странные, где происходит довольно странная, парадоксальная передача энергии и осуществляются столь же парадоксальные перемещения субъектов, где происходят сомнительные сражения, одерживаются воображаемые победы или наносятся воображаемые поражения, и все эти события и явления только и определяют и подчеркивают основательность и надежность уже констатированных фактов и мгновенную точность отображения материальных деталей, чья роль во всем процессе остается довольно проблематичной. На самом деле героическая эпоха верований и убеждений завершилась, будь то в политике или в святости религии, в литературе или на полях сражений.

Итак, прощайте, прекрасные рыцари в белых доспехах. Прощай, Говейн, прощай, Тристан, прощайте, Ланселот, Галахад, де Коринт, прощайте, Сигурд и Брунгильда, Персиваль из Галлии и король Артур!..

Вновь застыв с занесенным и повисшим в воздухе над бесчисленными исчерканными листочками пером, граф Анри отпускает свои мечты (свои скорби? свои раскаяния? свои угрызения совести?) блуждать в глубь времен. Он переводит взгляд с рассыпавшихся под его усталой рукой листков на подернутые зыбью морские просторы и уносится назад, к призрачным воспоминаниям о войне.

На сей раз дело происходит не в прекрасные дни лета 1940 года и не в дождливые, промозглые дни осени 1914-гоП8.

Сейчас стоит суровая зима, вот только неизвестно какого года. Глубоко о чем-то задумавшийся всадник, слегка наклонившись с седла влево, как это часто с ним бывает после долгой езды из-за того, что прогрессирующая неподвижность правого колена, вызванная застарелой раной, усугубляется сильным морозом, едет на своей белой кобыле, чья шкура составляет разительный контраст с его овеянным славой мундиром „кадр ну ар“ в Сомюре, где он когда-то был офицером-инструктором. Судя по его виду, можно подумать, что он заблудился или, по крайней мере, настолько погрузился в размышления, что забыл обо всем на свете.

Одинокий и молчаливый всадник в полной тишине медленно движется вперед. Его кобылка бредет шагом по свежевыпавшему, но уже прихваченному морозцем снежку, который покрывает слоем примерно одинаковой толщины обгорелые останки того, что было довольно большим поселком, даже городком, возведенным когда-то из хорошо обтесанных и пригнанных друг к другу камней, построенным на века, и где не осталось ни единого целого дома после яростного обстрела из орудий тяжелой артиллерии и разгоревшегося вслед за ним пожара.

Ввиду полного отсутствия даже самого легкого ветерка снег лег везде ровным слоем сантиметров в десять, оставив открытыми вертикально торчащие детали, что образуют теперь на зимнем пейзаже некую черную схему из более или менее широких полос, среди которых то там, то сям вклиниваются чудом сохранившиеся прямоугольники, треугольники, пятиугольники, ромбы и трапеции, а иногда (правда, редко) и фигуры с криволинейными очертаниями, тоже почерневшие от копоти недавнего пожара. Таким образом получается, что вся эта панорама, откуда и куда ни посмотри (в том числе и Анри де Коринт со своей кобылой), представляет собой картину, написанную всего лишь двумя чистыми красками: белой и черной, — похожую своим четким, отчасти даже грубоватым рисунком на созданную в прошлом веке гравюру на дереве.

Белоснежная, без единого темного пятнышка лошадь передвигается столь медленно, словно бы механически, как бы в замедленном темпе, с трудом переставляя словно то ли онемевшие, то ли окоченевшие ноги, что создается впечатление, будто она точно так же застывает, замирает на месте, как и ее неподвижный господин… как и весь окружающий их словно бы застывший на морозе пейзаж. Одни только четкие следы копыт с подковами на нетронутом белом покрове как бы запечатлевают поступательный ход и меру времени, ставшего абстрактным понятием. За исключением следов, оставленных копытами белой кобылы, нигде не видно ни единого признака того, что здесь проходило или пробегало какое-нибудь живое существо: кавалерист, пехотинец, приблудная собака или хотя бы выскочившая из норки полевая мышь.

В разрозненных, разбросанных фрагментах жилищ и скульптур, не то чтобы скрытых, завуалированных этим пушистым покрывалом, похожим на драгоценную мантию из меха горностая, а, напротив, как бы нарочно оттененных им для того, чтобы предстать в наиболее выигрышном свете, обнаруживаются во многих местах характерные архитектурные черты, весьма удивительные для этой приграничной сельской местности Лотарингии, ибо ясно различимые и хорошо опознаваемые элементы относятся к неоклассическому стилю XVIII века и их присутствие воспринималось бы, разумеется, как нечто гораздо более нормальное в каком-нибудь крупном городе вроде Нанси: равнобедренные фронтоны с лепными карнизами, фусты колонн с глубокими каннелюрами, стилобаты, капители коринфского ордера, изукрашенные завитками в виде закрученных листьев аканта. Граф Анри думает, что, до-ведись ему приехать в этот городок днем раньше