Романески - Ален Роб-Грийе

показалось, указывала рука моей весьма сомнительной Ариадны, а в прямо противоположном. И тотчас же справа натыкаюсь на одну из дверей. Едва я слегка коснулся дерева драгоценной породы, из коего была сделана центральная филенка, тяжелая створка подалась с непредвиденной легкостью, открылась, так сказать, сама собой, словно она двигалась под воздействием какого-то хорошо отлаженного и прекрасно смазанного механизма. И помимо моей воли меня мягко и медленно, но абсолютно неотвратимо втягивает внутрь какая-то неведомая сила. Игеа исчезла.

И вот я оказываюсь в огромном круглом зале, чьи очертания не могут меня не удивлять, настолько они несовместимы с жесткой прямизной коридора, где я был всего лишь мгновение назад, коридора, что должен был бы вроде проходить за одной из стен этого зала. По всему периметру, у самых стен зала располагаются уступами белоснежные алебастровые скамьи, образующие своеобразный амфитеатр столь огромного диаметра, что наличие подобного зала во дворце кажется совершенно невозможным, несмотря на гигантские размеры всего сооружения, ибо это противоречит законам архитектуры. Блещущие белизной ряды (числом около двадцати, тридцати или более?) почти пусты, за исключением какого-нибудь жалкого десятка неких странных персонажей в римских тогах, которые неподвижно стоят там и сям, поодиночке или группками по двое, самое большее, но они столь ничтожны по сравнению с поражающим воображение пространством, что совершенно в нем теряются. Кстати, одна примечательная деталь все же бросается в глаза: фигуры этих статистов отбрасывают четкие, очень длинные, очень вытянутые тени, которые образуют темные параллельные полосы, спускающиеся или поднимающиеся лесенкой по всему амфитеатру.

В самом низу, в центре арены находится маленькая группка скульпторов. Они заняты тем, что создают очень сложные узоры золотом на телах очень маленьких девочек, абсолютно голеньких, либо лежащих на гладких мраморных плитах, либо стоящих на коленях, либо поднявшихся на цыпочки, широко раздвинув ножки и подняв кверху ручки, чтобы не мешать кропотливой, требующей особого тщания работе. Из-за дальности расстояния, отделяющего меня от арены (я оказался в этой чудовищной мастерской на самом верху, там, где кончаются или начинаются ступени амфитеатра), я не могу достаточно хорошо рассмотреть, в чем, конкретно и точно, заключается способ нанесения узоров, но у меня создается впечатление, что речь здесь идет о технологии инкрустации, сродни той, что применяют при так называемой насечке золотых или серебряных узоров на стальных изделиях, то есть раскаленная золотая или серебряная нить вводится прямо в плоть этих малюток при помощи маленького гравировального резца. Однако вопреки очевидности и вообще нормальному положению дел эта варварская процедура кажется совершенно безболезненной, более того, она, похоже, доставляет маленьким жертвам наслаждение! И в самом деле, на хорошеньких личиках всех девочек губы сложены в ангельские блаженные улыбки, выражающие не просто восторг, а почти экстаз, и это в то время, когда их нежную кожу в самых интимных местах терзают, нанося тысячи крохотных надрезов, где выступают лишь редкие капельки крови, так как наносящие узоры мастера столь ловки и проворны, что тотчас же зашивают свежую ранку тонкой металлической раскаленной нитью.

Эти терпеливые и покорные жертвы, должно быть, думают, что ради того, чтобы быть красивой, можно немножко и пострадать. На телах некоторых девочек работа продвинулась уже так далеко, что созданные узоры заставляют вспомнить наброски и незавершенные рисунки Гюстава Моро (О.М., тоже в. М!), на которых изображены молочно-белые, отливающие перламутром обнаженные тела его Саломей, изукрашенные узорами в виде завитков, меандров и спиралей. Меня разбирает любопытство, я хочу рассмотреть получше, что же происходит на арене, и делаю всего лишь шаг, спускаюсь на одну ступеньку. Но внезапно вновь оказываюсь в длинном прямом коридоре. Рядом со мной стоит Игеа.

— То, что ты сейчас видел, — говорит она, — всего лишь небольшой жертвенник, где готовят маленьких, несовершеннолетних второстепенных богинь. И он не имеет ничего общего с тем, что ты ищешь. Итак, эта дверь не принесла тебе удачи, посмотрим, не повезет ли тебе больше со второй.

Охваченный лихорадочным нетерпением, я бросаюсь к следующей двери. Она же, вопреки моим ожиданиям, не открывается сама собой. В яростном отчаянии я кручу и дергаю бронзовую ручку, но все мои усилия тщетны: она проворачивается абсолютно беззвучно, словно в пустоте, не производя ни скрипа, ни скрежета. Я с силой стучу по створке, но слишком толстая деревянная панель отзывается глухим звуком, так что удары, производимые мной, должно быть, совсем не слышны там, внутри, за этой дверью. В конце концов я принимаюсь барабанить двумя сжатыми в кулаки руками по центральной части двери, ибо мне кажется, что именно в этом месте звук получается наиболее громким и гулким. Потом я долго жду, упрямо, вопреки очевидности, продолжая питать безрассудную надежду на то, что дверь все же откроется.

И действительно, после довольно продолжительного ожидания кто-то отворяет мне дверь, бесшумно, робко, словно бы с недоверием. Это очень молодая светловолосая женщина в белом халате, то ли медсестра, то ли врач, то ли лаборантка. Не взглянув на нее и не сказав ей ни единого слова, я через ее плечо жадно и быстро окидываю взглядом комнату, просунув голову в узкую щель едва приоткрытой двери, так как девушка, позволив мне все же заглянуть сквозь эту щель внутрь, явно демонстрирует решительное нежелание позволить мне войти в помещение. На сей раз моему взору предстает очень маленькая комнатка, тоже вся сияющая белизной, но не круглая, а квадратная, вернее, кубическая, битком набитая точно такими же молоденькими девушками, как та, что преграждает мне путь. Все они смирно и скромно сидят друг подле друга, рядами, на расставленных в семь или восемь рядов свежевыкрашенных и свежеотлакированных белых больничных стульях, а напротив, прямо перед ними, на узком помосте стоит совершенно нагой молодой человек.

Этот юноша отличается телосложением, соответствующим всем строгим канонам красоты, разработанным древними греками, и стоит он в позе статуи (Аполлона Савроктона, но, правда, без дерева, служащего ему опорой в скульптуре Праксителя, того самого дерева, по которому карабкается ящерица), но в отличие от шедевра Праксителя и от статуй, украшающих наши парки, его мужской член — неправдоподобно больших размеров и к тому же сейчас пребывает (как долго?) в состоянии сильного возбуждения и бурной эрекции; он лишь слегка изогнут, а его блестящая головка обнажена и острием своим обращена под углом в 45° к вытянутой правой руке, которая, похоже, указывает этому органу направление движения. Можно подумать, что юноша сейчас подвергается какому-то странному осмотру, что он сдает некий переходной экзамен, проходит призывную комиссию или подвергается допросу, так как все девушки сидят с карандашами в руках, а на