Герои, почитание героев и героическое в истории - Карлейль Томас

«Узнав от мистера Крокера (тогдашнего секретаря адмиралтейства), что Скотт будет в Лондоне в половине марта (1815), принц сказал: «Дайте мне знать, когда он приедет, я хочу устроить обед, который, надеюсь, ему понравится». По приезде он был представлен принцу и получил приглашение на обед через моего хорошего приятеля, мистера Адамса, который в то время пользовался большим доверием принца.

Принц посоветовался с мистером Адамсом относительно приглашения других лиц к столу. «Пригласите, – сказал он, – некоторых друзей его, и чем больше будет шотландцев, тем лучше». Адамс и Крокер уверяли меня, что приглашенное общество было самое интересное и приятное». Оно состояло, сколько мне помнится, из герцога Йоркского, герцога Гордона, маркиза Хартфорда, графа Файфа и старинного друга Скотта, лорда Мельвиля. «Принц и Скотт, – рассказывал Крокер, – были такие замечательные рассказчики, каждый в своем роде, каких мне редко случалось встречать; они были вполне уверены в своей силе и оба производили в этот вечер блестящий эффект. Возвращаясь домой, я никак не мог решить, кому из них отдать преимущество. Регент был очарован Скоттом, как и Скотт им, и последний, при всех следующих своих поездках в Лондон, был постоянным гостем за королевским столом».

Мистер Адамс припоминает, что принц был восхищен анекдотами поэта о прежних шотландских судьях и адвокатах и, в свою очередь, угощал его рассказами из жизни знакомых ему мудрецов-законоведов. Скотт, между прочим, рассказал о своем старом друге лорде Брексфилде, а комментарий принца по этому поводу крайне позабавил Скотта, так что он впоследствии не раз повторял его. Рассказ был следующий: Брексфилд, объезжая свой округ, имел обыкновение посещать богатого джентльмена, жившего по соседству с тем городом, где было назначено судебное заседание, и нередко проводить у него ночь. Так как они были страстными игроками в шахматы, то постоянно и упражнялись в любимой игре. Однажды случилось (это было весной), что битва их не была решена даже к рассвету, так что судья, прекратив игру, сказал: «Ну, Дональд, осенью я возвращусь снова, а партию оставим, как она есть». В октябре он приехал, но не остановился в доме своего гостеприимного друга, потому что этот джентльмен, вследствие совершенного им подлога, был арестован, и его имя стояло в списке тех, которых должен был судить его прежний гость и приятель. Подсудимый был введен, допрошен и признан присяжными «виновным». Брексфилд надел треугольную шляпу (заменяющую в этом случае черную шапку в Англии) и произнес обычный приговор: «Вы будете повешены за шею до тех пор, пока не умрете, и да сжалится милосердый Господь над вашею несчастной душой». Заключив эту страшную фразу звучным, громким голосом, он подманил к себе своего несчастного приятеля и сказал ему шепотом: «Ну, друг Дональд, задал я тебе мат».

Регент от души смеялся этому свирепому юмору и заметил: «По-видимому, эти старые парики смотрели на вещи так же хладнокровно, как и моя собственная демоническая особа. Помните, как Томас Мур описывает меня за завтраком?

Стол изобилует чаем и тостами,

Смертными приговорами и «Morning Post».

Около полуночи принц предложил «тост в честь автора “Уэверли”» и, наполняя свой стакан, значительно взглянул на Скотта. Тот, по-видимому, на минуту сконфузился, но затем поправился и, наливая свой стакан до краев, сказал: «Ваше королевское высочество смотрите на меня, как бы думая, что я имею претензию на честь этого тоста. У меня нет подобной претензии, но я позабочусь, чтоб действительный лицемер узнал о высокой почести, которую ему теперь воздают». С этими словами он осушил свой стакан и громким голосом прокричал «виват», к которому присоединился и принц. Едва только гости успели снова сесть, как принц вскричал: «Господа, еще тост за здоровье Мармиона, – ну, друг Вальтер, задал я вам мат». Этот второй тост сопровождался еще более громкими криками. Скотт встал и благодарил общество краткой речью, которая, по словам мистера Адамса, была «серьезной и приятной». Перед отъездом из Лондона Скотт снова обедал в Карлтон-Хаусе, где гостей было немного, зато веселости было еще больше прежнего. Чтобы ни в чем не было недостатка, принц пропел несколько превосходных песен».

Теперь взглянем на другой, неофициальный обед. Давал его Джеймс Балантайн, эдинбургский типографщик и издатель, в день рождения одного из романов «Уэверли».

Пир был, употребляя любимое выражение Балантайна, роскошный: сущая олдермэнская выставка черепахового супа и дичи, сопровождаемая замороженным пуншем, крепким элем и благородной мадерой. Когда скатерть была снята со стола, дюжий председатель встал и, подражая насколько мог манерам Джона Кемпбелла, звучным голосом произнес слова Макбета:

Fill full!

I drink to the general joy of the whole table62!

Затем был пропет гимн «Боже, храни короля», и Джеймс провозгласил: «Есть еще тост, который никогда не забывается, да никогда и не забудется в моем доме: за здоровье Вальтера Скотта!» Когда этому здоровью была оказана честь и Скотт благодарил общество, миссис Балантайн удалилась. Бутылки снова пошли в ход, Джеймс еще раз поднялся с места, жилы напряглись на его лбу, глаза смотрели неопределенно, и он проговорил, но только не громовым голосом, как прежде, а «задерживая дыхание», шепотом, вроде того шепота, которым театральный злодей заставляет трепетать раек: «Господа, в честь бессмертного автора “Уэверли”!» За оглушительными криками, в которых Скотт показывал вид, что принимает участие, последовала глубокая тишина, и Балантайн начал:

In his Lord Burleigh look, serene and serious,

A something of imponing and mysterious63 —

жаловаться на неизвестность, за которою его знаменитый, но чересчур скромный друг прячется от рукоплесканий мира. Затем, отблагодарив гостей за приветствие, он уверял, что если автор «Уэверли» узнает о сегодняшнем событии, то будет очень рад, сочтет «лучшею минутою» в жизни и пр., и пр. В продолжение всей этой мистификации на физиономии Вальтера Скотта выражалось полнейшее равнодушие, но еще забавнее были усилия Эрскина казаться серьезным. Затем было объявлено гостям о названии нового романа, а пожелание ему успеха вызвало новый тост. Чтоб покончить с дальнейшим разговором об этом предмете, Джеймс пропел несколько песен, и пропел с таким громом, который бы сделал честь любому оркестру. Вслед за этим начались новые тосты. Некоторые из гостей затянули также песни, и это продолжалось до тех пор, пока Скотт и еще какое-то духовное или важное лицо, приглашенное также на этот пир, не решились удалиться. Тогда картина переменилась. Бордосское вино было заменено огромной чашей с пуншем, и Джеймс, восстановив свои силы несколькими стаканами горячего напитка, принялся восхвалять достоинства нового романа. «Одну главу, только одну главу!» – послышались крики. Наконец, после некоторого колебания и отговорок, были принесены корректурные листы, и Джеймс громко прочел отрывок из романа, который он считал лучшим.

«Чтение началось сценой свидания между Дженни Дине, герцогом Арджайлом и королевою Каролиной в Ричмондском парке, и, несмотря на напыщенную манеру Джеймса, я должен признаться, что он отлично прочел эту неподражаемую сцену. Во всяком случае, чтение это оставило по себе глубокое впечатление, и торжествующий типографщик еще раз провозгласил тост за здоровье Вальтера Скотта».

Эбботсфорд представлял еще более отрадный вид. Здесь, на прелестных берегах Твида, Скотт возводил постройки, покупал земли и вновь продолжал покупки. Лишь только он получал новое золото за новый роман «Уэверли» (или даже раньше), как немедля превращал его в десятины, в камень, в срубленный или только что посаженный лес.

«Около половины февраля (1820), – говорит Локхарт, – после того, как мы условились относительно женитьбы моей на его старшей дочери, я сопровождал Скотта и его семейство в Эбботсфорд, куда он обыкновенно отправлялся по субботам. В подобных случаях Скотт являлся в назначенное время в суд, но вместо официального черного платья надевал свой деревенский костюм – зеленую охотничью куртку, а сверху сюртук. В полдень, когда заседание кончалось, Петер Матиссон ожидал его уже у ворот суда, Скотт снимал сюртук и, весело потирая руки, находился уже на дороге в Твидсайд.