Герои, почитание героев и героическое в истории - Карлейль Томас

«Когда однажды вечером мы прибыли в Чарлишоп или в какое-то другое место этой дикой страны, то встретили здесь, по обыкновению, радостный прием, приличное угощение водкой, что для нас было в особенности приятно после нескольких дней скромной жизни. Вскоре после ужина, за которым была выпита только бутылка бузинной настойки, молодой студент богословия, случившийся тут в гостях, принялся читать Библию. Он уже успел прочитать несколько страниц, как вдруг добряк фермер, имея наклонность, как выражается Митчел, к сонливости, к ужасу своей жены, вскочил с колен, протер глаза и громовым голосом закричал: «А, наконец и бочонок здесь!» И в эту минуту появились с бочонком двое дюжих работников, которых он, еще за два дня до ожидаемого приезда адвоката, послал в отдаленный притон какого-то контрабандиста, чтоб добыть новый запас водки. Благоговейное настроение общества разом прекратилось. Рассыпаясь в извинениях, веселый хозяин немедля поставил бочонок на стол и принялся угощать гостей, не забыв при этом и студента, и таким образом попойка продолжалась до самого утра. Впоследствии мне нередко случалась видеть, как Вальтер Скотт, вместе со своим товарищем по Лидесдейлу, с неподражаемым комизмом передавал внезапное восклицание хозяина, когда раздался топот лошадей, возвещавший прибытие бочонка, ужас его жены и отчаяние, с которым юный богослов закрыл свою Библию».

Из этих рассказов о «набегах» на Лидесдейл, которые и мы, подобно юному богослову, закрываем здесь не без некоторого отчаяния, читатель сам может извлечь пищу. Они достаточно доказывают, хотя и в грубой форме, что в то время юные адвокаты, а с ними и Вальтер Скотт, были народ веселый, разбитной, нередко отдававший особое предпочтение водке. Но теперь представим себе, что молодой, веселый адвокат уже провел свой первый процесс. Он послужил в милиции, женился, назначен шерифом, и все это совершилось без малейшего романтизма, затем перевел «Гетца фон Берлихингена» Гете, – и мы очутимся на пороге «Minstrelsy of the Scottish Border» и при начале нового столетия.

Между тем природа и обстоятельства, соединившись вместе, создали хотя и не особенно замечательное, но нечто довольно ценное – дюжего тридцатилетнего мужчину, наделив его благоразумием, веселым характером, способностями управляться с кучей дел, гостеприимством, добросовестным отношением к делу, как служебному, так и общественному. Какие способности еще таились в нем, никто не может сказать. Да и вообще, после долгого наблюдения, кто может сказать, что заключается в каком бы то ни было человеке? Выразившаяся часть человеческой жизни, повторяем мы, находится к не выразившейся, не сознанной части в малой неизвестной пропорции. Человек сам не сознает этого, а другие еще менее. Дайте ему простор, дайте ему толчок, и его душа, заключенная в тесные рамки, достигнет беспредельного и, если нужно, наделает чудес.

Одна из утешительных истин заключается в том, что великие люди находятся в изобилии, но, к сожалению, в неизвестности. Да, наши величайшие люди, может быть, остаются неизвестными единственно вследствие своей скромности. Философ Фихте утешал себя этим убеждением в то время, когда со всех кафедр, во всех периодических и других изданиях раздавалось бесконечное щебетанье и чириканье пошлых эгоистов. Когда среди шума и гомона все превратилось в пену, как будто поднятую бурей, так что философ почти желал «налога на знание», чтоб немного укротить это беснование. Он утешался, повторяем мы, что мысль в Германии еще существует, мыслящие люди, каждый в своем углу, действительно трудятся, хотя молча и незаметно.

Вальтер Скотт, действуя неизвестным Вальтером, может быть, не восхищал бы людей в течение нескольких лет, не потерял бы на литературе сотни тысяч фунтов стерлингов, но он все-таки был бы счастливым и небесполезным человеком и, пожалуй, – кто знает – был бы даже более полезным Вальтером. Но это не было его назначением. Гений оригинального века, века, которому недоставало веры и который боялся скептицизма, – не понимая ни того, ни другого, – с печатью многих страданий на челе, с необходимостью вести жизнь при этих условиях. Гений этого века сказал самому себе: где человек, который бы мог быть временным утешителем и умственным усладителем моего жалкого, странного века и хотя на время рассеять его смертельную скуку и тоску. Сказав это, гений окинул взором весь мир и, увидев человека в одежде адвоката, входящего в пыльный эдинбургский парламент, воскликнул: вот он!

«Minstrelsy of the Scottish Border» оказалось источником, из которого потекла одна из широчайших рек. Романы в стихах, перешедшие впоследствии в прозаические романы, старинная жизнь людей, воскрешенная для нас, – великое слово! Не как мертвое предание, а как животрепещущее настоящее, восстало перед нами прошедшее. Суровые бойцы, с их грубой простотой и силой, самонадеянностью, здоровьем и добродушием, явились перед нами, как живые, в своих железных шлемах, кожаных куртках, ботфортах, со всем разнообразием привычек и костюмов. В литературе это была новооткрытая земля, для нового века блестящее Эльдорадо, страна тучная и обильная и рай праздности. Для начала XIX века, скучающего и расслабленного, это неожиданное освежающее явление было как нельзя более благоприятно, – итак, любуйтесь новым Эльдорадо, благословенной землей, где можно наслаждаться и ничего не делать!

Наступило время для новой литературы, и Вальтер Скотт пришелся как нельзя кстати. Песни Мармионы, девы и рыцари озер и островов быстро следовали друг за другом, приобретая выгоду и успех. Сколько тысяч гиней было заплачено за каждую новую песню! Сколько тысяч экземпляров (иногда 50 и более) было напечатано в то время и впоследствии! Сколько потрачено похвал, рецензий и апофеоз, – все это рассказано в этих семи томах, имеющих поэтому высокое достоинство в литературной статистике. Это замечательная, блестящая история, очерки которой знают все. Читатель восстановит ее в своей памяти, но трудно, чтоб его воображение перещеголяло действительность.

В этом среднем периоде своей жизни Скотт, разбогатевший от продажи сочинений, доходов по службе, богатый деньгами и славой, является нам человеком уже с упроченной будущностью. «Здоровье, богатство и ум, чтоб руководить ими», как говорит его пословица, – все в его руках. Поле перед ним открыто, и победа ждет его. Его дарование, его собственное «я» развиваются свободно, смело, – величайшее счастье, достающееся на долю человека. Обширный круг друзей, горячие поклонники, семейное счастье, доступное тем, кто может отдаваться ему от чистого сердца; блеск и слава, достающиеся немногим, – кто бы после этого не назвал Вальтера Скотта счастливым.

Но наиболее счастливые условия, как мы заметили выше, заключались в том, что Скотт обладал истинно здоровой душой, которая делала его мало зависимым от внешних обстоятельств. Предметы казались ему не в извращенном виде, тусклом или чуждом свете, а правильно расположенными и действительными. В нем заключались стремление и постоянство и ясный взгляд на то, к чему нужно было стремиться. Если б кому-нибудь вздумалось говорить проповедь о здоровье, которое действительно заслуживает этого, тот, вероятно, выбрал бы Скотта текстом для этой проповеди. Теории в логике верны, но на практике они могут быть верны или неверны, и здесь является вопрос: годны ли они? Что в том, что убеждения такого-то человека самые разумные, принципы его великолепны, если жизнь его на деле полна противоречий! Следовательно, принципы его несправедливы, ложь их публично доказана, их нужно отвергнуть и бросить собакам. Мы не говорим этого, но только заметим, что болезнь тела или духа (при хорошем или дурном деле) есть поражение, битва с плохим исходом, – и только одно здоровье можно назвать победой…

Деньгами можно приобрести деньги, но вещь, которую люди называют славой, – что это такое? Блестящий, пестрый герб, полезный только в том отношении, когда может способствовать приобретению денег! Для Скотта она была выгодной, приятной роскошью, но ни жизненною потребностью, ни необходимостью. Без больших усилий, но наученный природой и инстинктом, подсказывавшим его чуткому сердцу, как отличать хорошее от дурного, понял он, что может обойтись и без этого герба славы. Он не должен доверять ей, а, напротив, быть всегда готовым лишиться ее, и ему снова придется вступить на прежний путь. Мы полагаем, что трудно и исчислить, сколько зла он избежал таким образом, от каких ошибок, соблазнов, интриг и оскорблений ушел он и жил спокойно, не ведая их.