Герои, почитание героев и героическое в истории - Карлейль Томас

Такой человек не нуждается ни в какой логике, чтоб убедиться в нелепости, уже самой по себе убедительной. Гете говорит о самом себе: «Все это бежало с меня, как вода с человека, одетого в клеенчатое платье». Благословенна здоровая натура, потому что она разумна, деятельна, а не саморазрушительна! При гармоническом устройстве и деятельности всех способностей равновесие собственного «я» вырабатывает истинное чувство относительно всех людей и вещей. Веселый свет вырывается изнутри, озаряет и украшает все внешнее.

Все это может быть применено к Вальтеру Скотту, и ни к кому из современных английских писателей не применяется оно в такой степени, за исключением, может быть, одного человека, совершенно противоположного Вальтеру Скотту, но равного ему по качествам, – Уильяма Коббета. Они, впрочем, представляют еще другое сходство, несмотря на их огромную разницу. Подобное сравнение не унижает Вальтера Скотта, потому что Коббет, как образцовый Джон Буль своего века, могучий, как носорог, и с особенною гуманностью и гениальностью, сквозившими через его толстую кожу, был весьма замечательным явлением. Природа была так благосклонна к нам, что в самый болезненный век, когда английская литература страдала от вертеризма, байронизма и других слезных или судорожных сентиментальностей, послала нам двух здоровых людей, о которых могла сказать не без гордости: «И эти родились в Англии, и здесь я еще создаю подобных людей». Это одно из отрадных явлений, как бы там ни разрешался вопрос о величии. Велика или невелика здоровая натура, но дело в том, что великой натуры нет без здоровья.

Вообще разве мы не можем сказать, что В. Скотт в новой одежде XIX века был верным снимком древнего бойца, пограничного жителя прежних столетий, – род человека, которого природа производила на его родине? На седле, с копьем в руках он так же хорошо исполнял бы свое дело, как исполняет теперь с пером в руках, за письменным столом. Нетрудно представить, как во времена гордого «Бирди Гардена» он мог бы успешно сыграть роль Бирди. Каким дюжим, подпоясанным ремнем «сыном земли» был бы он, тогда как теперь он может только описывать это. Так же самонадеянность жила в нем, так же твердо и бесстрастно было его сердце. Он так же бы сражался у Редсвейра, разбивал бы с другими храбрецами головы своим врагам, угонял бы скот в Тейндале, платил бы за обиду с лихвой и мог бы быть дельным предводителем.

Он был человек без предубеждений и фантастических бредней, обладал здоровой головой и сердцем, веселым и бодрым характером и постоянно преследовал одну избранную цель, которой желал добиться во что бы то ни стало. Как много сил осталось в нем неразвитыми, сколько утратилось и исчезло их без следа! Впрочем, кто знает, сколько сил таится в других людях? Может быть, наши величайшие поэты – «безгласные» Мильтоны, а говорят только те, которых счастливый случай выдвинул вперед и произвел в «гласные». Это еще вопрос: не пришлось ли бы Шекспиру целую жизнь резать телят и чесать шерсть, если б в Стратфорде-на-Эвоне не было такой нужды и бедности? Если б дела эдиальной школы шли хорошо, мы никогда бы не слыхали о Сэмюэле Джонсоне; он был бы жирным школьным учителем и педантом, да никто и не вздумал бы подозревать в нем других достоинств. Природа богата, разве из этих двух яиц, которые ты беспечно съедаешь за завтраком, не могла бы вылупиться пара цыплят и затем наполнить куриным царством весь мир?

Но нашему храбрецу не суждено было угонять скот в Тейндале и биться в Родсвейре, на его долю выпал другой труд:

быть певцом и приятным рассказчиком для Англии и Европы в начале искусственного XIX века. Он отлично устраивается в этой новой стихии, прилаживается к ней и живет здорово и весело, пользуясь при этом такой богатой добычей, с которой всякая добыча Гардена оказалась бы ничтожной. «Вот история жизни и деятельности нашего Вальтера Скотта, в которую мы теперь и заглянем. Это предмет замечательный, существенный, полный радостей и успеха и, во всяком случае, достойный наблюдения.

До тридцати лет жизнь Вальтера Скотта не представляла ничего особенного, что бы указывало на его литературное призвание или вообще на какое-нибудь отличие. Он женился, устроился, прошел свой первый путь без малейших признаков известности. Это была жизнь, общая всем эдинбургским юношам его положения и времени. Жизнь, заметим мы, счастливая во многих отношениях. Родители его – люди достаточные, не зараженные испорченностью аристократии. В обстановке и занятиях нет ничего возвышенного, но все удовлетворительно, всюду методичность, порядок, благоразумие, довольство и благодушие, – стихия теплоты и света, любви, деятельности, мещанского комфорта, доведенная до изящества, в которой юное сердце может развиваться свободно и смело.

Природа наградила Вальтера Скотта хорошим здоровьем и, как бы желая, чтоб его здоровье выражалось более в духе, чем в теле, наделила его еще в детстве хромотой. Бойкий мальчик, вместо того чтоб резвиться и прыгать, должен был приучаться думать и – дело нелегкое – сидеть на месте. Не игра в мяч и другие забавы предстояли юному Вальтеру, а баллады, рассказы, сказочный мир, которым снабжали его в изобилии мать и близкие. Хромота – болезнь чисто внешняя и не может омрачить юной жизни, напротив, она способствует ее развитию. Гибельна болезнь внутренних, благородных частей, она увечит весь организм; при такой болезни не было бы и Вальтера Скотта, он бы не мог существовать, несмотря на всевозможные дарования. «Природа многим, весьма многим наделяет здоровых детей; умное воспитание – вот умное развитие полученного дара, но еще лучше развивается он сам собой».

К этому следует прибавить еще другое обстоятельство – место рождения Вальтера Скотта, именно пресвитерианскую Шотландию. Влияние родины сказывается непрерывно, оно входит во все поры. «Родной выговор, – говорит Ларошфуко, – слышится не только в речи, но в мыслях, поступках, характере и образе жизни человека и никогда не расстается с ним». Вальтер Скотт, полагаем мы, был всю свою жизнь епископальным диссидентом, но это мало относится к делу. Всякий знающий Шотландию и Вальтера Скотта не усомнится в том, что пресвитерианство имело огромное влияние на его развитие. Страна, в которой весь народ проникнут до глубины сердца религиозной идеей, сделала уже шаг, от которого она не может отступить. Мысль, сознание, чувство проникли в отдаленную хижину, в самое простое сердце. Прекрасное, благоговейное чувство озаряет всю жизнь. Вдохновение живет в подобном народе, и можно сказать, что оно придает ему разум.

Честь и слава всем верным и храбрым, в особенности же сильному старому Ноксу, вернейшему из верных! В то время когда он и его дело, посреди гражданской неурядицы, боролись за свою жизнь, он посылал школьных учителей всюду и говорил: «Учите народ». Это, впрочем, одна из неизбежных и сравнительно неважных мыслей в его великом послании к народу. Его послание во всем своем объеме гласило: «Пусть люди знают, что они люди, созданные Богом и ответственные перед ним, и малейший труд их перейдет в вечность». В этом послании он обращался не к пашущим и молотящим машинам, не к привилегированным потребителям продуктов этих машин и рабам своих ближних или своих прихотей, но к людям! Эту великую истину Нокс высказал мужественным, сильным голосом – и обрел народ, поверивший ему.

Такой подвиг, совершенный хоть однажды, дает громадные результаты. Мысль в подобной стране может изменить свою форму, но исчезнуть – никогда. Страна достигла совершеннолетия, мысль и некоторая духовная возмужалость укоренились в ней. Мысль может принимать различные формы: скаредности, денежной наживы, что мы видим в простом английском и шотландском народе, но вместе с тем всегда сумеет сохранить смелость и энергию. Придет время, когда она возродится в колоссальный скептицизм Юма, который, подобно титану, посредством сомнения и анализа, боролся с новым верованием, или выразится во вдохновенных мелодиях Бернса – одним словом, она там и продолжает обнаруживаться в голосе и деятельности народа, состоящего из основательных и разумных людей. Корень шотландского народного характера заключается во многих обстоятельствах: во-первых, в саксонской крови, на которую нужно было действовать, затем в пресвитерианстве Джона Нокса. По-видимому, это хороший народный характер, но, с другой стороны, и не совсем хороший. Шотландец многим обязан Ноксу, он должен быть ему благодарен, хотя последний и не подозревал этой благодарности. Ни один шотландец не был таким истым шотландцем, как Вальтер Скотт, все добрые и дурные качества, прирожденные этому народу, вошли в его плоть и кровь.