Герои, почитание героев и героическое в истории - Карлейль Томас

Вначале два слова о самой биографии. Известное дарование мистера Локхарта свидетельствует о строгом изучении предмета. Наш приговор вообще тот, что он исполнил предпринятый им труд с честью, достойной добросовестного работника. Правда, понятие его о том, чем должен бы быть этот труд, не слишком высоко. Изобразить жизнь Вальтера Скотта по всем правилам искусства, так чтобы читатель, по зрелом обсуждении, мог сказать самому себе: «Вот Скотт, вот верная характеристика его земной жизни; таков он был от природы, таково было его влияние на мир и его значение для нас», – все это не входило в план Локхарта. Между тем этот план должен служить основой всякой биографии и пройти все степени совершенства начиная с «Одиссеи» и кончая «Томасом Элвудом». Ибо всякая героическая поэма есть, в сущности, биография, жизнь человека, так что можно сказать, что нет той человеческой жизни, правдиво рассказанной, которая бы не была рифмованной или нерифмованной героической поэмой.

Этому плану можно бы было отдать предпочтение, если б он соответствовал цели и в другом отношении, – чего в наше время ожидать нельзя. Семь томов продаются дороже одного, и все-таки их легче написать, чем один. Что стоила бы, например, «Одиссея», если б ее продавали по листам? Вероятно, не так дорого, как «Записки Пиквикского клуба», и в коммерческой алгебре уравнение было бы составлено в таком роде: «Одиссея» равняется «Пиквику», разделенному на неизвестное целое.

В литературе еще можно сделать великое открытие – это именно платить литераторам за то количество листов, которое они не пишут. Да и действительно, разве это не правило во всех отношениях и при всех поступках и действиях? Не то определяет ценность, что находится на земле, а то, что лежит в ней, – корень и подземный элемент, из которого оно вышло. Между всеми речами, годными на что-нибудь, самая лучшая – это молчание. Молчание глубоко, как вечность, речь пуста, как время. Это кажется парадоксом, не правда ли? Но горе тому веку, горе тому человеку, терзаемому, заброшенному речами, подобно бесплодной Сахаре, которому чужда эта древняя истина. Это, повторяем мы, правило. Действуй согласно ему или нет, признавай его или нет, но если кто отдалится от него, тому остается только вытягиваться вдоль и поперек, скользить по поверхности, прибегать к продажности и в конце концов сделаться совершенно бесполезным существом. Если б наш друг Фенимор Купер, о котором мы упоминали при самом вступлении, следовал бы этому правилу, то, наверное, одарил бы нас только Натти Кожаным Чулком, этим мелодическим очерком человека и природы на западе, а сотни рассказов, собранных по приказу Колберна и К°, покоились бы в хаосе, где место всем несообразным вещам.

Действительно, этот гений многословного писания и действия походит на Молоха, потому что целая масса душ приносится ему в жертву. Поэтому-то необходимо и важно было бы открытие – платить за труд, сделанный невидимым образом. За подобное открытие мы бы с радостью отдали все компании строящихся железных дорог, общества распространения знаний и тому подобные деятельные учреждения Старого и Нового Света. Если подобное открытие действительно когда-нибудь осуществится, то мы бросим нашу шляпу вверх и воскликнем: «Дьявол побежден!» А пока не будем находить странным, что нам подносят семь биографических томов вместо хорошего одного и многие вещи продолжают совершаться точно так же, как совершались они встарь и как, вероятно, будут совершаться еще долгое время.

Намерение Локхарта было, по нашему мнению, написать не художественное произведение, а собрать и напечатать все письма, документы и заметки в надежде, что мир их прочтет; разместить их в хронологическом порядке и снабдить необходимыми примечаниями. Поэтому труд его не сочинение, а скорее удачная компиляция. Но и эта задача нелегка, для нее также необходима известная степень таланта, – так, например, между «жизнью и перепискою Гана Мора» и настоящей биографией Вальтера Скотта разница большая!

Итак, мы принимаем эти семь томов и весьма благодарны, что они оригинальны в своем роде. Относительно же того обстоятельства, что их семь, а не один, нужно заметить, что сама публика того требовала. Если б Локхарт поступал иначе, то обнаружил бы только недостаток такта. Если б вместо хорошо составленной компиляции он издал бы хорошее сочинение в одном томе, на которое был способен более, чем кто-либо другой в Англии, то, без сомнения, он нашел бы себе несравненно менее читателей. Если ему придется отказать в великодушии, то за ним остается благоразумие, которое он, может быть, ценит выше. Но и труд, составленный таким образом, стоит того, чтоб его иметь. Биография Скотта является перед нами если не оригинальным, самостоятельным произведением, то по крайней мере напечатанной в элементарном виде. Она может быть со временем написана, если кто-либо сознает это необходимым. В настоящем же виде, мы повторяем, труд выполнен добросовестно. Остроумный взгляд, меткое суждение, искренность, усердие, здравый человеческий ум – все эти качества бросаются в глаза. Числа, факты и другие данные, полагаем мы, вполне верны. Подробности в сведениях, немыслимые для другого, встречаются здесь, и результаты их сообщаются с подобающей краткостью. Письма Вальтера Скотта вообще не интересные, но все-таки не лишенные некоторого интереса, помещены в достаточном количестве, но с выбором, – этому же выбору подвергнуты и ответы на них. Рассказы, очерки и, наконец, личные воспоминания, полные значения, но всегда правдивые и художественные, рассеяны по всей книге. Таким образом, перед нами собраны разнообразные факты, касающиеся жизни Вальтера Скотта. Перед нами лежит труд, исполненный человеком светлого ума, верного суждения – одним словом, с тем искусством, которого публика была вправе ожидать от имени, связанного с этим трудом.

В одном недостатке можем мы только упрекнуть Локхарта – он слишком сообщителен, нескромен и рассказывает такие факты, о которых недурно бы было и помолчать. Так, упоминаются некоторые лица и обстоятельства, не составляющие особого украшения книги. По-видимому, благоразумной сдержанности оказалось менее, чем того ожидали. Различные лица, названные здесь по имени и фамилии, почувствовали себя «оскорбленными», да и сам герой биографии является негероическим, потому что неблаговидные действия как его, так и тех людей, с которыми он имел дело, разоблачены с полной откровенностью, вследствие чего возник ропот о «личностях», «нескромности», «неприкосновенности частной жизни» и проч.

Как деликатна и прилична, подумаешь, английская биография. Дамоклов меч «респектабельности» висит постоянно над бедным английским биографом (как вообще над бедной английской жизнью) и окончательно его парализует. Поэтому и было сказано, «что английские биографии не заслуживают чтения, кроме биографий актеров, которые давным-давно распростились с респектабельностью». Английский биограф уже давно сознавал, что если, при описании жизни своего героя, он неумышленно кого-нибудь оскорбил, то вся его биография – ложь. Неизбежным следствием этого, говоря откровенно, было то, что всякая биография оказалась немыслимой. Бедный биограф, не имея страха Божия перед собою, должен был писать в самом жалком, ограниченном роде, так что в результате получался один только ноль. Напрасно писал он, и напрасно читали мы один том за другим, – это была не биография, но бесцветная, смутная тень биографии, без характера жизни, одним словом – пустое пространство, где материалом могли служить только ветер да тень.

Ни один человек не проживет без толчков; он только проталкиваясь проберется через мир, наделяя обидами других и сам получая их. Жизнь его борьба, если есть с чем бороться. Даже самая устрица, мы полагаем, приходит в столкновение с другими устрицами, по крайней мере она наверное приходит в столкновение с нуждой и препятствиями и отстаивает свою жизнь если не как совершенная, идеальная, то как несовершенная, действительная устрица. Ей должны быть также знакомы угрызения совести, ненависть и малодушие. Что же касается человека, то у него постоянная борьба с духом противоречия, живущим как внутри, так и вне его, со злым духом (зови его слабым, убогим, жалким духом), присущим как ему, так и другим. Все его действия и поступки – длинная серия «падений». Если хотят описывать жизнь человека, то этого обстоятельства пропускать не следует, сохраняя, разумеется, при этом известного рода умеренность и достоинство. Нам не нужна трагедия «Гамлет», если в ней, по чьему-либо требованию, выпущена роль самого Гамлета. Нам нужна биография, а не призрак ее, как бы там ни угрожал ей дамоклов меч, говоря мимоходом, картонный. Надо надеяться, что вкус публики заметно улучшился относительно этого дела, пустые биографии, с принадлежащими к ним бесцветными подробностями, в настоящее время немыслимы. Вероятно, Локхарт чувствовал, что именно одобрит публика, и это придало ему смелость выступить против маленькой критикующей публики, – мы с радостью встречаем это предзнаменование.