Воспоминания: из бумаг последнего государственного секретаря Российской империи - Сергей Ефимович Крыжановский

и вообще по России, и вечером накануне намеченного для роспуска дня состоялось по этому поводу особое заседание Совета министров с участием старших чинов Министерства внутренних дел. Докладчиком о принятых к обеспечению порядка мерах был директор Департамента полиции М. И. Трусевич. П. А. Столыпин, в то время не совсем еще оперившийся, скромно сидел и помалкивал. Когда Совет кончился, приняв по настоянию Горемыкина окончательное решение распустить Думу, и проект соответствующего указа послан был к подписанию его величества, и участвующие выходили на набережную Фонтанки, В. Н. Коковцов[38] горячо доказывал рискованность предпринимаемой меры. «Что будет в стране, точно не знаю, – говорил он, – но на бирже будет полный крах – это несомненно». Не произошло, однако, ни волнений в стране, ни краха на бирже. Все отнеслись к роспуску спокойно, и только глупый фарс кадетов, поехавших в Выборг продолжать заседания Думы, внес на минуту какое-то подобие протеста[39].

Ночь перед роспуском Думы пришлось провести без сна, так как шли хлопоты с составлением манифеста. Были приглашены к содействию И. Г. Щегловитов[40], а затем и Ф. Д. Самарин, приехавший на Аптекарский остров, где была дача министра внутренних дел, в пять часов утра; все предложили свои проекты. В конце концов после долгих колебаний Столыпин остановился на редакции, составленной им самим в приподнятом несколько тоне, говорившей о «богатырях», имевших поднять на плечи дело государственного строительства. Под утро караулы у дачи были усилены, но все обошлось благополучно, без малейших происшествий.

Закон 3 июня 1907 года

Осенью 1906 года началась лихорадочная работа по укреплению порядка. Путь и программа, которые избрал для этого Столыпин, были те самые, которые проектировал два года назад князь [Святополк-] Мирский – устранить в чем возможно причины накопившегося в обществе неудовольствия, равно как и стеснительные порядки, отжившие свое время, и укрепить низы государства, дав общественному строю опору в мелком собственнике и привив населению убеждение, что только путем труда можно достигнуть благосостояния.

Основанием служило положение о землеустройстве, которое осталось самым значительным делом Столыпина, хотя и не ему одному принадлежало в идее; мысль созрела уже ранее, и выработка проекта была делом В. И. Гурко; особая же заслуга Столыпина была в том, что он талантливо защищал эту идею и энергически проводил в жизнь. Далее следовали положения о старообрядческих и сектантских общинах, открывшие им свободу жизни и развития, правила об обществах и союзах, о печати и т. п. – все меры достаточно известные, чтобы перечислять их подробно, в большинстве равным образом разработанные в Министерстве внутренних дел еще до появления Столыпина у власти.

Меры эти проводились в порядке статьи 87 Основных законов, то есть помимо Думы, как потому, что приходилось спешить, так и потому, что нужно было дать им первоначальное осуществление в пределах благоразумной осторожности, которой нельзя было ждать от Государственной думы. Нельзя, конечно, отрицать, что одним из мотивов, побуждавшим спешить, было и естественное желание Столыпина вырвать у противников козыри и ослабить противоправительственную агитацию на предстоящих выборах.

В том же чрезвычайном порядке Столыпин предполагал обезвредить и еврейский вопрос, смягчить ограничения, на евреях лежавшие, но мысль эта не могла получить осуществления, потому что государь затруднился взять почин на себя. На всеподданнейшем докладе Столыпина его величество положил резолюцию в том смысле, что отношение к евреям есть дело совести народной, а потому пусть представители народа и берут на себя ответственность за возбуждение и решение вопроса. Высочайшая резолюция осталась почему-то мало известной, и почина со стороны Государственной думы не последовало.

В работах этих мне лично не пришлось участвовать, за исключением выработки положения о старообрядческих общинах, которое подвергнуто было обсуждению в созванном при Министерстве внутренних дел старообрядческом съезде, состоявшем из архиепископа Иоанна, всех епископов и некоторых видных старообрядцев-мирян: Бугрова, Блинова и др. Мне пришлось и председательствовать в этом единственном в своем роде собрании, и я вынес из него глубокое уважение к старообрядческому высшему духовенству того времени. В нанковых рясах, с худыми строгими лицами, они резко отличались от упитанного духовенства господствующей церкви с его шелковыми одеяниями, орденами и явным нередко равнодушием к делам духовного мира; различие духовенства гонимого и торжествующего сказывалось с полной яркостью и невольно наводило на мысль, что возрождение церкви, о котором так охотно у нас говорили, могло бы пойти только от гонимого. Особенно выделялся среди духовенства своим нравственным обликом и спокойным достоинством архиепископ Иоанн (Картушев).

Всю осень я занят был, главным образом, подготовкой выборов в Государственную думу. Закон о выборах, сильно испорченный в первоначальном его тексте и приведенный в хаотическое состояние поправками, внесенными во время совещаний в Царском Селе, вызвал много затруднений в порядке применения. Чтобы очистить закон от противоречий и выявить действительный смысл некоторых правил, пришлось подвергнуть многие его части истолкованию через Правительствующий сенат. Главной целью было устранить двойное представительство крестьян, которые, при буквальном понимании некоторых статей, проходили бы в выборщики и по сельским избирательным съездам и одновременно и по съездам мелких землевладельцев; засим ввести в законные рамки представительство церковной земли, определить понятие «квартиры», дававшей право участия в выборах по жилищному цензу, и, наконец, устранить возможность создания фиктивных цензов, к чему открывалось как Основным законом, так и царскосельскими поправками много способов и лазеек.

Оппозиционная печать подняла, разумеется, крик, утверждая, что правительство с помощью разъяснений фальсифицирует закон, сокращая число участников выборов. В действительности подобных намерений не было, и правительство стремилось единственно к тому, чтобы применение закона соответствовало действительным намерениям законодателя, его создавшего. Если же некоторые толкования Сената и давали повод говорить о «нажиме» на закон, то инициатива их исходила чаще от Сената, чем от Министерства [внутренних дел]. Испуганный зрелищем Первой Государственной думы, Сенат действительно склонен был подчас смотреть на некоторые вопросы с «охранительной» точки зрения. Примером могло служить дело о выборе П. Н. Милюкова. В Первую Думу он не попал, во Вторую же был избран по явно подложному цензу как приказчик книжного склада «Общественная польза». Фиктивность ценза не могла возбуждать сомнений, ибо Милюков приказчиком склада быть не мог, но документальные доказательства были налицо. Сенаторы собирались выборы отменить, и пришлось в перерыве заседания убеждать кое-кого из них не делать этого, чтобы не давать повода к обвинению правительства в том, что оно «разъяснило», как тогда говорили, вождя кадетов; к тому же, по правде сказать, Милюков был гораздо вреднее вне Думы, чем в ее составе. Его основной недостаток – бестактность – нередко ставил партию в Думе в неловкое положение.

Наряду с подготовкой выборов правительству приходилось заниматься и устроительной работой