Воспоминания: из бумаг последнего государственного секретаря Российской империи - Сергей Ефимович Крыжановский

Чтобы оценить этот рассказ, надо помнить, что император Николай II унаследовал от своего родителя наклонность к простоте, которая в нем сказывалась с особой силой. Он более всего ценил в людях скромность и искренность и имел, как рассказывали лица, близко его знавшие, слабость к проявлениям личной преданности, разделяя этот недостаток характера с императрицей. Этой его слабостью известные лица, по-видимому, и пользовались для укрепления своего влияния.

Состав совещания, происходившего в Царском Селе, и имевшие в нем место суждения изложены с достаточной точностью в составленных делопроизводством записях, которые, как и записи первого совещания, происходившего в Петергофе, были отпечатаны Государственной канцелярией в качестве секретного документа и имелись у очень немногих лиц (они остались неизвестными даже графу Витте), но затем были изданы кем-то за границей, а после революции перепечатаны и пущены в продажу тоже с тенденциозными примечаниями в стиле борьбы классов, но, кажется, без искажений.

В совещание были приглашены представители общественности: Д. Н. Шипов, А. И. Гучков и граф В. А. Бобринский[29] и заслушаны по вопросу об основаниях системы выборов. Первые двое были известны как сторонники всеобщих, тайных и равных выборов. В этом смысле они и высказались, причем Шипов, ссылаясь на свое знание народа, свидетельствовал, что крестьянство, которое в этом случае должно было бы получить подавляющее количество мест в Думе, будет очень радикально в земельном деле и, наоборот, очень консервативно в вопросах политических. Это заявление произвело большое впечатление на собрание, и без того расположенное, начиная с графа Витте, видеть в крестьянстве опору престола и порядка (это порожденное славянофилами убеждение было распространено в правящих кругах как своего рода поветрие; Победоносцеву приписывали фразу: «Мужичок… он чутьем спасет Россию») и не понимавшее, что за десятину земли крестьянин продаст царя и Бога. В захваченном у меня Временным правительством при обыске черновом наброске этих записок, в котором была подобная фраза, не помню в применении ли к этому или к другому случаю сказанная, попавшем потом в Чрезвычайную следственную комиссию, рукой председателя ее Муравьева была сделана на полях против нее заметка: «Какой цинизм».

Что же касается графа Бобринского, который был известен как решительный противник всеобщих выборов, то он всех удивил внезапным отказом от этого своего взгляда. Со слезами на глазах он свидетельствовал, что раскаивается в своем заблуждении и всецело присоединяется к тем, кто видит во всеобщем голосовании единственную систему выборов, способную дать Государственной думе авторитет и работоспособность.

Заседаний было три или четыре. Второе ознаменовалось выговором в довольно строгом тоне, который государь, открывая заседание, сделал присутствующим за то, что в печати появилось сообщение о ходе работ, – явное следствие болтовни кого-либо из присутствовавших. Выговор этот был вполне заслуженным, так как наши сановники всегда страдали склонностью к болтовне, частью вследствие тщеславного желания проявить осведомленность, частью из желания подслужиться перед печатью.

Прения были довольно оживленные. Оппозиция проекту была представлена главным образом графом А. П. Игнатьевым[30]. Много было и суждений, и постановлений, произнесенных и принятых, по незнакомству с предметом, по явному недоразумению. Примером может служить поправка, предложенная консервативной частью совещания, П. Н. Дурново и А. С. Стишинским, относительно предоставления церковным причтам представительства в предварительных съездах мелких землевладельцев не только «землям отведенным», то есть «ружным»[31] (по 33 десятины на причт), но и по «принадлежащим» церквям (то есть купленным, завещанным и пр.); она стала впоследствии источником больших затруднений и путаницы в выборах; многие церкви и особенно монастыри владели огромными пространствами земли, по много тысяч и даже десятков тысяч десятин, подаренных частными лицами, а потому в этих местностях съезды мелких землевладельцев и духовенства получали по совокупности представленного на них владения несоизмеримо большее количество уполномоченных (количеством уполномоченных определялось разделение на полные цензы общего количества земель, представляемых явившимися на съезд мелкими владельцами), которые, входя засим в состав съезда крупных землевладельцев, совершенно подавляли последних своей численностью; в результате недоразумение это дало возможность прохождения в Думу слишком большого количества духовенства центральных и северных губерний, которое и по нравственному уровню, и по степени преданности государственному строю являлось элементом весьма ненадежным, в противоположность духовенству губерний западных и малороссийских, где крупных церковных владений почти не было.

Самое удивительное в совещании было поведение графа Витте. Его нерешительный характер, и колебание, и явное нежелание принимать на себя ответственность выявились здесь в полной мере, больше, чем даже можно было ожидать по прежним впечатлениям. Он являлся по своему положению официальным защитником внесенного в совещание проекта, но так как не знал, на что решиться, или умышленно не хотел принимать на себя ответственности за решения, то совершенно измучил и государя, и совещание изложением доводов и за, и против и отсутствием собственного мнения. Свои мысли он словно отрывал одну от другой, и эти глыбы тотчас в его руках рассыпа́лись. Впечатление от его бесконечных речей было таково, что он во всех спорных случаях как бы стремился переложить ответственность на государя, словно желая иметь возможность потом говорить: «Вот я говорил, вот я указывал, а он решил по-своему». Эта неспособность или предвзятость Витте производила на присутствовавших самое тяжелое впечатление и отразилась даже в записях прений, сделанных Государственной канцелярией. Несколько лет спустя А. С. Стишинский напомнил по какому-то случаю графу в Государственном совете о его тогдашних колебаниях. Витте был очень возмущен и объезжал многих лиц, присутствовавших в совещании, стараясь получить от них материал для опровержений. Он обращался к барону Икскулю, осведомляясь, не сохранилось ли у него каких-либо записей, но барон почему-то уверил его, что записей не велось. Тогда он приехал ко мне, прося дать ему мои заметки. У меня таковых не было, и мне, чтобы не подвести барона Икскуля, пришлось сказать, что мне ничего не известно о существовании записей, хотя печатный их экземпляр лежал на столе.

Со времени этих царскосельских совещаний нравственный облик графа Витте, который в хорошо знавших его чиновничьих кругах никогда не оценивался высоко, окончательно потускнел. (Письмо императора Николая Александровича к императрице-матери Марии Федоровне: «Витте после московских событий резко изменился, теперь он хочет вешать и расстреливать. Я никогда не видел такого хамелеона, или человека, меняющего свои убеждения, как он. Благодаря этому свойству почти никто больше ему не верит, он окончательно потопил самого себя в глазах всех…» (Известия. 1927. 12 января. № 71).)

В предпоследнем заседании получена была П. Н. Дурново телеграмма с известием о Московском восстании. Событие это – прямой