Воспоминания: из бумаг последнего государственного секретаря Российской империи - Сергей Ефимович Крыжановский

Акимовых в свойстве с Дурново), осматривала министерскую квартиру и вымеряла простенки, видимо распределяя, где и как разместить мебель. «И подумайте только, какая бесцеремонность у Дурновых. Уже переезжать на мое место собираются, а мне ничего не говорят». Дня через два А. Г. Булыгин, не знаю, по его ли просьбе или без оной, был действительно уволен от должности министра и вскоре заменен П. Н. Дурново.

Утром я набросал проект дополнений к избирательному закону, которыми чисто механически, без нарушения его довольно сложной системы, вводились новые разряды избирателей и создавалась отдельная рабочая курия, параллельная с остальными. В середине дня пришел В. Д. Кузьмин-Караваев[21] с запиской от Витте следующего содержания: «Посылаю к Вам К.-Караваева, он может дать полезный совет».

Познакомившись с составленным наброском, Кузьмин-Караваев сказал (в то время пожелания общественности были довольно скромны), что он должен всех удовлетворить. После Караваева пришел от графа же Д. Н. Шипов[22], которого я тоже ознакомил с предположениями об изменении закона.

Этот высокопочтенный и обычно очень рассудительный человек был, видимо, всем случившимся выбит из колеи. Он долго и туманно доказывал, что, в сущности, является сторонником самодержавия, но понимает его как явление нравственного, а не формально юридического порядка, противного, по его мнению, русской народной идее царя-самодержца и русскому миропониманию. К назревающим переменам он относился отрицательно, но по некоторым соображениям не высказывал свои взгляды открыто. Он долго и довольно неясно излагал свою, не то не свою, не то славянофильскую (славянофилы, по его мнению, понимают царя-самодержца как носителя и исполнителя воли народной, чутко к ней прислушиваясь и в глубине своей совести ясно ее понимая), не то прусско-юнкерскую (der Köning ist absolute, wenn er unseren Willen tut[23]) точку зрения, видимо не вполне им продуманную. Он оставил какое-то странное впечатление. Одно было очевидно, что он совершенно растерялся.

На следующее утро я отвез графу обработанный проект, который он оставил у себя, чтобы подумать и с кем-то посоветоваться; выходя, спустя несколько времени, из приемной на лестницу, я увидел на площадке графа Витте и В. Д. Кузьмина-Караваева. Витте провожал Кузьмина-Караваева и со свойственной ему в тех случаях, когда он хотел нравиться, сладчайшей улыбкой, так не соответствовавшей всему его облику, тряс руку Караваеву, который со своей стороны в чем-то покровительственно заверял Витте. Мы поехали с Караваевым вместе, и я довез его до Министерства юстиции, где тот слез, сказав: «Надо зайти поторопить в Министерстве с амнистией».

«Общественность», видимо, почуяла уже портфели. Караваев видел себя будущим министром юстиции и был полон важности.

Пошла долгая полоса совещаний Витте с представителями общественности, проводником которых был все тот же князь А. Д. Оболенский, ближайший в то время советчик графа по внутренним делам. Мне пришлось присутствовать при нескольких таких совещаниях в кабинете графа в запасной половине Зимнего дворца, где он стал жить[24]. Были там М. А. Стахович[25] с его длинной бородой, Муромцев[26], князь С. Н. Трубецкой[27], Д. Н. Шипов и еще кто-то. Представители общественности убеждали Витте встать на путь прямой подачи голосов, которая, несмотря на несообразность ее применения в тогдашней России, привлекала симпатии общественных кругов, стремившихся завоевать сочувствие масс. Пришлось мне как-то быть и на совещании по тому же предмету у князя Оболенского, где главным оратором являлся князь Трубецкой, видимо очень искренний и хороший человек, но с какими-то ребяческими представлениями и о России, и о механизме управления, твердо веривший в спасительную силу хороших слов.

Все эти бесконечные разговоры с безответственной общественностью совершенно сбили с толку Витте, который, как южанин, весь свой век проведший в довольно узком кругу железнодорожных и финансовых дел, имел, как уже упомянуто выше, очень неясное представление о внутренних делах империи и полагал, что эти общественные деятели выражают подлинные желания народа и являются его духовными представителями. Этого убеждения он держался вплоть до Московского восстания, когда общественные деятели от него отпрянули, а сам граф, всеми покинутый, остался, как рыба на мели, расхлебывать порожденную им путаницу.

В конце концов Витте решил рассмотреть вопрос об условиях производства выборов в Думу в Совете министров при участии тех же общественных деятелей, составивших к этому времени (С. А. Муромцев) свой проект избирательного закона по последним рецептам ученых-теоретиков и совершенно не считавшегося с русскими условиями. Витте был в большом колебании. Ему очень хотелось пойти навстречу пожеланиям общественников, но вместе с тем он очень боялся всеобщих выборов, и боялся с полным основанием, так как при отсутствии прочно организованных политических партий, неподготовленности правительства и некультурности населения, прямые и всеобщие выборы неминуемо отдавали Думу в руки тех, кто предложит избирателям наибольшие материальные выгоды и, прежде всего, раздел земель и захват фабрик. А так как все эти и им подобные приманки предлагали и могли предлагать, прежде всего, социалисты, то всеобщие [выборы] должны были привести к их торжеству.

В поисках выхода граф Витте поручил мне на всякий случай «обезвредить» сколько можно выработанный Муромцевым проект[28] и держать эту версию наготове, если он принужден будет обстоятельствами пойти навстречу общественникам.

Несколько заседаний прошли в общих спорах. Муромцев и бывшие с ним, кажется, А. И. Гучков, Д. Н. Шипов и еще кто-то (память изменяет, так как этих лиц приходилось столько раз и до, и после видеть в самых различных сочетаниях, что трудно было запомнить, когда именно и кто именно из них принимал участие в том или ином совещании) отстаивали проект Муромцева, не идя ни на какие уступки. К ним примкнули члены Совета министров, начинавшие искать сближения с общественностью. Сюда относился, прежде всего, министр земледелия Н. Н. Кутлер, недавно послушный чиновник в руках Витте, автор проекта административного земства для западных губерний (проведенного Д. С. Сипягиным) и закона о предельности земского обложения, ставший внезапно ярым радикалом, противником бюрократии и кадетом («Старый товарищ по борьбе с самодержавием», – писал о нем впоследствии П. Н. Милюков, «Последние новости», 17 мая 1923 года), и, наконец, видным «спецом» на службе советской власти, создателем советского червонца; затем министр путей сообщения К. С. Немешаев и, наконец, в особенности, министр торговли Философов, который старательно подчеркивал свою солидарность в этом вопросе с общественностью, жертвуя для сего даже и здравым смыслом. (Надо сказать, что высшее чиновничество того времени проявило мало верности строю, который их воспитал и возвеличил. Кутлер, Философов и многие другие, перекрасившиеся к созыву Думы из послушных чиновников в либералы и даже радикалы, были ярким примером. И общество смотрело благосклонным оком на это ренегатство.