Воспоминания: из бумаг последнего государственного секретаря Российской империи - Сергей Ефимович Крыжановский

политических честолюбцев, которые не замедлят захватить их в руки на том единственном вопросе, какой их интересует и им понятен, – на вопросе о земле, – и решать они будут этот вопрос в порядке страсти, а отнюдь не разумного рассуждения.

Записка эта смутила графа Сольского, который, впрочем, едва ли не один с нею ознакомился. Он пробовал было дать решениям иной оборот, но никто его не поддержал; Булыгин и тут промолчал, и совещание осталось при ранее принятом формальном решении.

Должен сознаться, что, составляя в дальнейшем на указанных совещанием основаниях распределение выборщиков, правильность которого никто, конечно, не проверял, я приложил все старания, чтобы исчислить крестьянских выборщиков в возможно скромных цифрах и тем сократить влияние на выборы крестьянского элемента всюду, кроме западных губерний, где он мог служить противовесом влиянию крупных польских землевладельцев, но, конечно, это был лишь паллиатив, не имевший значительного влияния на результаты выборов.

Вообще рассмотрение совещанием этого дела оставило впечатление полной растерянности и крайне легкомысленного отношения большинства участников. Совещание не проявило ни внимания, ни прозорливости, ни сознания всей важности предпринятого дела. Плыли как бы по течению, и только. И в этом случае, как и во всех других, ярко сказалась основная язва нашего старого бюрократического строя – засилье на вершинах власти старцев. На повороте государственной жизни судьба важнейшего дела оказалась в руках расслабленного старика графа Сольского, так же как впоследствии, в трагические годы и дни, когда погибала Россия, судьба ее аппарата находилась в руках других, печальной памяти, бессильных старцев – Горемыкина, Штюрмера, князя Голицына. Усталые телесно и душевно, люди эти жили далеким прошлым, не способны были ни к творчеству, ни к порыву и едва ли не ко всему были равнодушны, кроме забот о сохранении своего положения и покоя; клейкой замазкой закупоривали они продушины государственной машины, свинцовой тяжестью висели на рычагах и колесах, все и вся мертвили, а между тем слова их почитались за откровение. По характеру своему старцем был и Булыгин.

Одобренный совещанием графа Сольского, проект был затем подвергнут обсуждению в Особом совещании из высших сановников под личным председательствованием государя. Делопроизводство этого высокого собрания было возложено на государственного секретаря, барона Ю. А. Икскуля, и я в нем участия не принимал, почему о происходившем там знаю лишь из рассказов. Совещание никаких почти изменений, кроме редакционных, в проект не внесло. О ходе суждений составлена была делопроизводством частная запись, никем из членов не просмотренная, которая была отпечатана в ограниченном количестве экземпляров Государственной канцелярией, а после революции перепечатана с гнусными комментариями и пущена в продажу при Временном правительстве.

Не меньший хаос сказался в мнениях общества и печати после опубликования закона о Государственной думе[17]. Как водится, он не удовлетворил никого. Радикальная часть общества – а она у нас всегда была многочисленна, ибо радикальные решения наименее требуют знания и опыта, – ничем не могла удовлетвориться, что не приближалось к Учредительному собранию, и с реальностями считаться не хотела. Остальные сознательно и бессознательно ей подпевали. Красноречивые статьи Меньшикова[18] увлекали многих, а он хотел видеть в будущей Государственной думе какой-то ареопаг мудрецов, в котором непременно заседали бы Лев Толстой, Короленко и т. п. Никто из них не хотел понять, что переход от одного строя к другому есть дело и технически, и психологически очень сложное, особенно болезненное для носителя верховной власти, связанного и вековыми традициями, и принесенной при коронации клятвой, и что единственный возможный в этом деле путь есть путь компромиссов, и полумер, и половинчатых решений… С другой стороны, правые относились явно враждебно к новорожденному учреждению, усматривая в нем, не без оснований, переходную ступень к конституционному, а затем и парламентскому строю. И всё ругали.

После издания 6 августа «Учреждения Государственной думы» и «Положения о выборах в Думу» начались работы того же совещания графа Сольского по установлению правил применения закона о выборах к окраинам империи. Соответствующие проекты были составлены при участии В. С. Налбандова, в то время чиновника Главного управления по делам местного хозяйства, впоследствии министра торговли в правительстве генерала Врангеля в Крыму, очень способного человека. Они имели формальный характер и проходили чисто механически. Некоторое оживление внесло только участие в обсуждении правил, относившихся к губерниям царства Польского, приглашенного в качестве сведущего лица пана Добезкого, занимавшего должность гминного судьи[19] в одном из уездов царства. Наши старики были поражены тем, что такой культурный и богатый человек состоит в должности по волостному управлению, и все перед ним расшаркивались, сокрушаясь о русской отсталости. В заключение были рассмотрены правила, охраняющие свободу выборов. На этом все закончилось.

Поверхностное отношение правящих кругов к условиям создания нового законодательного строя, который, сколь ни прикрывался совещательным характером Думы, был решительным и почти бесповоротным шагом к насаждению конституционализма, проявилось в еще большей степени в отношении их к условиям его введения в действие. Не говоря уже о необходимости приспособления к новому порядку всего административного и полицейского строя – о чем никто и не разговаривал – оставался совершенно открытым, и, как это ни странно, не возбуждал даже сомнений вопрос о возможности сохранения прежних форм центрального управления, в котором, кроме императора, не было ни лица, ни учреждения, способного объединить отдельные министерства в одно правительство страны (Комитет министров был совершенно чужд этого значения, а Совет министров[20] под личным председательствованием государя никогда почти не собирался и существовал лишь на бумаге). Между тем, при отсутствии объединяющего органа, в Государственную думу переходили бы разногласия министров, так же как они переносились до тех пор в Государственный совет. Такой порядок неизбежно должен был привести к хаосу в делах управления и умалению самого достоинства правительственной власти, не говоря уже о широком поле для ведомственных интриг, которое при этом открывалось. Это было настолько очевидно, что в числе других, связанных с проектом работ, я составил и весьма осторожную записку об образовании Совета министров в новом его значении, объединяющего правительственные ведомства и учреждения, каковую и представил Булыгину, обращая его внимание, что без такой меры невозможно открыть действия Государственной думы. Булыгин прочитал, но дать делу ход не решился. «Оставить это для будущих поколений», – сказал он, возвращая записку. Она передана была впоследствии графу Витте вместе с составленным к ней постатейным проектом, который и положен был в основание нового учреждения Совета министров.

О соответственном переустройстве администрации и полиции не было, разумеется, да и потом не возникало речи.

В результате, подобно тому, как в 60-х годах при переустройстве местного управления земское преобразование, получив внешние формы, осталось, по