Воспоминания (1865–1904) - Владимир Джунковский

Кондо уехал, а я отправился в Воло, куда прибыли ящики для Красного креста и которые я мог получить только лично. Приехал я в 10 часов вечера, и т. к. хотел выехать в 6 часов на другой день, то надо было как-нибудь получить вещи из таможни ночью. Я пошел к Энвер-паше – градоначальнику в Воло. Это был милейший человек, он мне все устроил, и, когда я приехал утром на поезд, нашел все ящики уже в вагоне, и албанец по приказанию Энвера-паши неотлучно был при них до Фарсала.

После эвакуации 29 мая на попечении отряда в госпитале оставалось еще 7 человек. Поэтому я телеграфировал нашему послу в Константинополь о том, что отряд прекращает свою деятельность в Фарсале и ждет указаний для возвращения в Россию, тем более что санитарные условия и жизнь в Фарсале отражались на отряде все более и более угнетающим образом. Я боялся, как бы весь отряд не разболелся лихорадкой и тифом, которые стали свирепствовать: у нас уже один из врачей отряда, И. Алексинский, и один санитар лежали больными брюшным тифом.

С каждым днем в действующей армии под Домокосом прибывало больных тифом и дизентерией все больше и больше, и госпитали в Фарсале переполнялись ими; смертность была велика, и умерших хоронили возле самого госпиталя нашего отряда. В это время Банковского-паши в Фарсале не было – его вызвали в Константинополь, а оставшееся турецкое начальство мало обращало внимания на санитарные условия и разрешало хоронить умерших в самом городе.

Хоронили турок самым небрежным образом. Это происходило на наших глазах: сначала умершего весьма тщательно обмывали, а затем, связав шнурком два большие пальца ног вместе, опускали труп, большею частью без всякой одежды, в могилу глубиной не более аршина; умершего клали немного боком, наискось, припирали его досками (если досок не было, то для этой цели пользовались половинками дверей из разрушенных домов). Это делали для того, чтобы земля не осыпалась на покойника; затем могилу вообще небрежно засыпали землей.

Несмотря на мои заявления, турки продолжали хоронить вблизи нашего госпиталя, ссылаясь на то, что в других местах нет кипарисов, которые составляют необходимую принадлежность кладбища. С большим трудом и после депеши Эдхему-паше удалось заставить турок найти другое место для погребения.

Вскоре я получил депешу от Нелидова, что «Донец» придет за нами в Воло 6-го. Когда я вернулся к своим и передал эту весть – восторг был общий. Началась усиленная укладка, что было очень нелегко, т. к. все надо было пересчитывать, проверять. Чтобы устроить наш отъезд поудобнее и зная, что на турок рассчитывать нельзя, я, будучи в Воло, просил предоставить нам экстренный поезд из пяти вагонов – два вагона для вещей, один для раненых и 2 для нас. Поезд этот должен был прибыть в пятницу, чтобы в 11 часов утра мы могли выехать. Относительно экипажей, чтобы доехать до вокзала, я нанял в Фарсале ландо за три дня до отъезда, чтобы турки не могли его отнять. Одним словом, я за три дня, приняв все меры, поехал с Лангом к Эдхему-паше, чтобы откланяться и проститься. Пришлось для этого выехать в 2 часа ночи.

Эдхем был очень мил, подарил мне свою фотографию и дал депешу, чтобы все делалось по моему приказанию, чтобы мундиры для раненых привезли в Фарсал и т. д. Все же не обошлось без скандала. В день отъезда в 7 часов утра вещи были уже уложены. Подали подводы, стали укладывать вещи и возить их на станцию. Возни было масса. Я бегал и распоряжался, высунув язык – жара была ужасная. Доктор Алексинский лежал в тифу, надо было его перевозить крайне бережно, раненых надо было накормить, отнести на станцию и т. д. Так как подвод для вещей было мало, то для скорости поручил нашему студенту в 2-м ландо отвезти ручные вещи и приехать обратно. Жду возвращения ландо, посылаю драгомана – оказалось, что Гусни-бей их задержал для перевоза в них раненых из турецкого госпиталя, т. к. он получил телеграмму, чтобы отправить с этим же поездом 38 раненых из турецкого госпиталя. Я, не помня себя от такого нахальства, отправился на место и увидел наши ландо повернутыми обратно и бедного студента Сабо, ругавшегося с турками. Я подбежал к Гусни-бею, раскричался на него и по-турецки приказал извозчикам повернуть и ехать к нам. Они моментально повернули, а Гусни-бей стал меня уверять, что он вовсе не останавливал ландо и не задерживал их.

Тогда я объяснил Факри-бею (он говорил по-французски), чтобы он передал Гусни-бею, что я ему не позволяю распоряжаться моими ландо и моим поездом, что если у него есть раненые для перевозки, то его обязанность мне прийти сказать и просить взять их. Что я очень рад взять хотя бы 100 раненых, но требую корректности и доведу до сведения султана о всех безобразиях, кои делал в Фарсале Гусни-бей, что в данную минуту на основании полномочий Эдхема-паши я полный хозяин и буду делать так, как нахожу удобным. Потом ко мне пришел Факри-бей и стал просить, чтобы я забыл весь инцидент, что Гусни-бей невоспитанный человек и т. д. Я сказал, что могу простить то, что меня касается, а что касается отряда, то не имею право и все доложу. Я вздохнул свободно только тогда, когда в 12 часов дня наш поезд отошел от Фарсал (мы взяли всех раненых турецкого госпиталя). Перед самым отъездом, когда весь отряд уже выехал на станцию, я послал за полицеймейстером, обошел с ним весь дом и просил мне дать расписку с приложенной печатью о том, что дом в Фарсале я сдал в полной исправности. Это его очень удивило, но я сделал это из предосторожности, боясь, как бы турки после нашего ухода не сожгли его и не сказали, что русские уходя подожгли его.

При проезде через Велестино, где стояли 2-я дивизия турецкой пехоты и албанский батальон, наш поезд был приветствован войсками, которые были выстроены по бокам полотна железной дороги, держа ружья «на караул». По приезде в Воло раненые были сданы на пароход оттоманского банка «Рим» для доставления в Константинополь.

Прощание с ранеными, так же как и при эвакуации 28-го мая, с врачами и сестрами было поистине трогательно. Они не знали, чем выразить свою благодарность, они обнимали их и целовали им руки со слезами на глазах.

На станции Воло наш отряд был встречен нашим милейшим вице-консулом Кондо, который пригласил нас к обеду. В полное его распоряжение, в благодарность за все, его любезность, я оставил ему все 40 кроватей с матрацами для устраиваемой им больницы в Воло, а также и оставшиеся продукты: 1 1/2 мешка муки, 1 мешок рису и 5 фунтов кофе для раздачи бедным. В тот же день вечером отряд перешел на «Донец». Отряд был очень счастлив, очутившись на гостеприимном «Донце», почувствовав себя как бы в России. Встреча с командиром и офицерами была самая сердечная. Я очень боялся, что командир побоится взять к себе на борт нашего бедного врача Алексинского, заболевшего брюшным тифом, не хотелось его оставлять. К всеобщей радости, судовой врач согласился. На «Донце» мы получили нашу почту, привезенную из Константинополя. Такая была радость получить письма от близких и родных. В самую последнюю минуту, перед отходом из Воло, мне принесли депешу от великой княгини из Парижа, которая встретилась там с моим другом Н. В. Евреиновой и извещала меня об этом. Это известие меня страшно порадовало.