Воспоминания (1865–1904) - Владимир Джунковский

Видя, в каком ужасном положении наши раненые, я стал искать с Березовским что-нибудь, что бы можно было положить им в вагон, чтобы доставить хоть некоторые удобства. Соломы не оказалось, сена тоже – тогда, не долго думая, я взял четыре стула со станции и понес в вагон, Березовский взял тоже стулья, и мы вынесли таким образом все четырнадцать стульев и поставили раненым, чтобы они не лежали в сырости. Начальник станции и все смотрели на это, ни один не решился подойти и сказать что-нибудь против.

Наконец поезд двинулся и только в 9 1/2 часов вечера прибыли в Лариссу, так что с 2 часов раненые не пили и не ели. Наши еще были сыты, т. к. в 7 часов утра получили чай с хлебом, в 12 – обед, а в минуту отъезда по 2 кружки кофе и на дорогу 3 фунта хлеба. Турецкие же раненые в 9 часов утра получили обед и на дорогу по 3 фунта хлеба.

В Лариссе нас никто не встретил, и станция была пуста. Никого не было, кто бы говорил по-французски, города мы не знали, экипажей, извозчиков не было ни одного. Положение было критическое. При этом темнота страшная. К счастью, раненые еще были такие покорные и послушные – не слышно было ни ропота, ни упрека, а ведь между ними были очень тяжелораненые, большая часть с переломанными ногами. Кое-как я объяснился знаками и попросил начальника станции дать мне кого-нибудь, чтобы проводить меня к коменданту. Город Ларисса оказался в 20 минутах ходьбы от станции. Шли без конца по пустынными улицам, только патрули отличали нас. К несчастью, я был еще в статском платье, не предполагая, что придется все время браниться. По мере того как мы шли с Березовским, у меня все кипело внутри, и я злился как никогда в жизни. Наконец дошли мы до коменданта – вышел старичок, очень удивленный нашим визитом и еще более пораженный, когда узнал, что мы привезли раненых. Оказалось, что Мемет-бей, прислав депешу о привозе раненых, сам уехал в Воло в гости, забыв предупредить коменданта. Послали за главным инспектором Ахмет-пашой. Это был маленький противный старикашка, который только занимался интригами и ничего не делал. Я ему заявил, при посредстве его сына в качестве переводчика, что мы прибыли сюда с ранеными, объяснил как это произошло, и стал доказывать ему это безобразие со стороны турецких властей. Березовский уверял меня потом, что он не подозревал, что я был способен наговорить столько неприятностей. Я говорил очень спокойно, но внутри у меня все кипело, что отражалось на моем лице. И эти два паши только шевелили губами, боясь что-либо мне ответить. Затем я сказал, что т. к. помещение для раненых не готово и их не ждали, то я требую, чтобы раненым немедленно отправились бы в вагоны тюфяки, чтобы их сейчас же накормили, а в 6 часов утра с первым поездом мы повезем наших раненых обратно в Фарсал и обо всем этом я пошлю донесение Эдхему-паше, от которого и буду только пользоваться указаниями, и больше ни с одним из властей дело иметь не желаю, и, если им все равно, в каком положении находятся раненые, нашему русскому отряду, взявшему на себя добровольно уход за ними – не все равно, и потому я выступлю за них защитником.

Сказав это, мы с Березовским встали – они стали умолять нас остаться, говоря, что места в госпитале уже готовы, люди и доктор поехали на станцию за ранеными и т. д. Кончилось тем, что раненых оставили в Лариссе. Ахмет-паша поехал с нами на вокзал, где мы застали такую картину: это было в первом часу ночи – темнота ужасная, вся платформа усеяна ранеными, лежащими на голых плитах и на ящиках со снарядами и в снарядах, даже вынутых из ящиков (все добыча от греков). Некоторые уже начали стонать, а двое были без чувств (из турецкого госпиталя). Ландо и арбы приехали, стали их класть и сажать. Березовский один перенес всех наших раненых; разыскивать их пришлось с фонарем. Когда лицо улыбалось – значит, наше. Я был рад, что этот противный Ахмет-паша мог убедиться в преданности к нам наших раненых. Они и тут все обнимали Березовского и ни один не пожаловался. Наконец всех усадили – вдруг я услыхал слабый крик и в кустах нашел офицера нашего госпиталя Мемет Мумеда, его как-то пропустили. Оставалась одна коляска Ахмета-паши. В нее и отнес его Березовский и предложил Ахмету вместе с Березовским довезти раненого. Но он так боялся, чтобы мы не попали в госпиталь, не увидели бы всех безобразий там, что отклонил мое предложение и усадил с Меметом доктора. Мы остались на станции втроем дожидаться возвращения коляски. Видно было, как Ахмет злится, что его коляску взяли под раненого, а мы были рады, что хотя бы этим наказали его. Около 3 часов ночи коляска вернулась, и мы доехали до города, но спать уже не ложились, т. к. в 6 часов выехали в Воло.

Поезд дошел только до Валентино, где мы позавтракали у милейшего Хаки-паши и рассказали всю историю, происшедшую в Лариссе. Он не знал, как выразить свое негодование, и сказал, что Мамут-бей дурак и что он вышел в люди только благодаря интригам во дворце. Он дал нам свою коляску, чтобы доехать до Воло, где нас встретил наш милый вице-консул Кондо. Сделав необходимые покупки, послав нужные депеши, мы улеглись отдохнуть. Затем мы отправились вместе с Кондо на прощальный обед, который он давал французским офицерам,[431] уходящим из Воло.[432]

Обед был в гостинице – председательствовала жена французского консула графиня Ружу. Было очень оживленно, а главное, обед нам показался таким вкусным после консервов в Фарсале. Была масса сердечных тостов, а вечером мы перешли на квартиру французского консула, где m-m Ружу пела, Кондо играл на рояле и вечер вполне удался. Так странно было очутиться в Монде.

На другое утро, в 6 часов утра, я выехал с Березовским в Фарсал, а через два дня, 2 июля, приехал к нам Кондо, получивший предписание от нашего посла Нелидова поехать с делегацией от турецкого правительства в имение Маврокордато для составления сметы убытков после разорения этого имения турками. Очевидно, Эдхем-паша отказался послать делегата, и бедный Кондо поехал один. Мы все были очень рады принять Кондо у себя и устроили ему богатый обед, чтобы хотя бы отблагодарить его за его трогательное внимание к нам. После обеда он должен был ехать в Каларар. В Воло Энвер-паша ему сказал, что он сделал распоряжение, чтобы в Фарсале для него было бы готово ландо и конвой из 15 человек. Но, очевидно, это обещание не было исполнено. Это совсем турецкая манера: обещают, любезны донельзя, а в то же время – секретное предписание делать одни препятствия. Так было и с Кондо. Ни ландо, ни конвоя не было. Желая помочь ему, я взялся все устроить. Послал к коменданту – получил ответ, что все зависит от каймакана, посылаю к каймакану – зависит от коменданта. Тогда я взял драгомана и пошел к каймакану, которому сказал, что русский консул получил бумагу ехать в Каларар официально и что Эдхем-паша уведомлен Высокой Портой об этом, и поэтому я прошу, чтобы немедленно было ландо и конвой. Он на это ответил, что конвоя у него нет и сослался на коменданта. Я на это сказал, что я не намерен бегать от коменданта нему и обратно, а что переговариваться между собой они будут сами, что я даю 1/2 часа времени для их переговоров, если через 1/2 часа ландо и конвоя из 15 человек не будет, то Кондо вернется в Воло назад и пошлет депешу русскому послу, что предписания исполнить не мог вследствие препятствий, встреченных в Фарсале со стороны местного начальства. Тогда он переменил тон, умолял минутку обождать и через 10 минут ландо и 20 конвойных были готовы. На турок действовали только угрозы – Эдхем-паша и русский посол.