Восхождение - Пётр Азарэль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Они были одеты в старомодные костюмы, и наградные планки на пиджаке одного из них и особенное горделивое выражение на лицах обнаруживали в них бывших фронтовиков.
– Зять мой погиб в Афганистане. Их взвод моджахеды ночью вырезали, – сказал пожилой человек. – Осталось двое внуков-сорванцов. Горе, невозможно выразить словами. Хороший был парень, офицер запаса. Когда призвали, безропотно пошёл. Долгом своим считал, да и мы тоже, хоть и могли его выкупить. Пришлось стать мальчикам…, – он с трудом сдержался, чтобы не заплакать. – Вон они сидят с дочкой моей. Так вот, пришлось мне заменить им отца. А когда границы открылись, Ирина сказала, что жить в стране, которая отняла у неё мужа, больше не хочет. Я попытался её убедить не поддаваться массовому гипнозу и хорошенько подумать. А она мне в ответ, что сыта по горло обещаниями, не верит больше в светлое будущее. А я ей говорю: «Сыновья твои вырастут, пойдут служить в армию и тоже могут головы сложить». И знаешь, что она мне сказала? « Если так случится, то хоть за свою родину».
– Жалко их, молодых. Мы-то своё отвоевали. Сколько друзей и товарищей полегло, подумаешь, оторопь берёт. А ведь знали, за что сражались, и верили в страну, – вторил ему внимательно выслушавший его собеседник. – И представляешь, что интересно. Много евреев немцы и их соратники успели уничтожить, но если бы не победили в той войне, не было бы Израиля и некуда было бы нам теперь деваться. И вообще, вопрос, остались бы мы в живых. Я многие годы преподавал в институте историю КПСС и научный коммунизм. Стыдно сказать, сколько раз клеймил агрессоров-сионистов, сколько выступал на заседаниях парткома и изобличал эмигрантов-отщепенцев. И был уверен в своей правоте. А потом, когда пришёл к власти Горбачёв, многое передумал, пошёл в райком и положил на стол партбилет. Если бы несколько лет назад кто-нибудь сказал мне, что со мной такое случится, я бы ему морду набил. А сейчас вот лечу и всех своих везу. Хватит служить чужому дяде. Пора грехи идолопоклонства замолить и о своей стране позаботиться.
Яков слушал с интересом. Порой из-за возгласов детей и речи диктора из рекламного фильма отдельные слова и фразы не достигали ушей. Тогда ему приходилось делать усилие, чтобы догадкой заполнить возникавший смысловой вакуум.
«Какие судьбы! У каждого своя история, но все дороги ведут в Рим, – подумал он, – Хемингуэй писал об одном потерянном поколении, а у нас их было три или четыре. И потеряны они были в прямом смысле слова».
5
Яков сидел у окошка иллюминатора, прислонившись лбом к прохладному стеклу и пристально всматриваясь в темноту пространства за бортом самолёта. Кромешная тьма, в которую был погружен «Boeing 737», нарушалась лишь редкими всполохами проблескового огня на крыле да слабым светом из салона, мгновенно растворявшимся в толще воздушного океана. Безлунная южная ночь высыпала на необъятный купол неба миллионы больших и малых, ярких и едва заметных звёзд. Впервые в жизни он видел его так близко и отчётливо. Оно было иным, чем в тех широтах, где проистекала его прежняя жизнь. А, может, это ему казалось, и просто с ним происходила известная психологическая метаморфоза, когда обострялись все чувства в ответ на смену физической или общественной среды. Так собака или кошка, движимые инстинктом самосохранения, попав в незнакомую обстановку, вначале обнюхивают и тщательно изучают расположенные кругом предметы и успокаиваются лишь в случае, если не обнаруживают вокруг ничего, что представляло бы для них какой-то интерес или опасность. Средиземное море далеко внизу бесстрастно поглощало любые едва касавшиеся его поверхности лучи, усиливая и без того абсолютную вселенскую черноту.
Из сообщений телевизионного монитора, подвешенного недалеко под потолком, он знал, что посадка состоится через сорок пять минут. Приглушенный свет в салоне навевал сон, и многие пассажиры дремали, откинувшись на спинки кресел. Угомонилась и детвора, вначале возбуждённая и шумливая от обилия впечатлений, обрушившихся на их нежную неустойчивую психику. Илья Зиновьевич, сидевший у прохода, читал детектив. Книга, по-видимому, захватила его, так как никакие движения или звуки не могли отвлечь его от чтения; взгляд сосредоточенно и методично перемещался по странице сверху вниз, потом стремительно перескакивал на другую страницу, ловко перевёрнутую указательным пальцем.
«Молодец, папа. Сколько в нём стойкости и здорового пофигизма. После нервотрёпки в таможне и изматывающей пересадки в Чопе, неопределённости и сутолоки Будапешта с него, как с гуся вода. Есть в этом какая-то тайна. Силы наши, конечно, не бесконечны, но, наверное, человек рассчитан так, чтобы их хватило для совершения какого-то важного судьбоносного поступка. И когда его время приходит, он ощущает невесть откуда возникающий прилив сил, не чувствует усталости, голова необычно и удивительно просветлена. Возможно, эмиграция для еврея и является таким ключевым делом всей жизни, мобилизующим его спящие доселе ресурсы энергии, психики и ума».
Яков вспомнил, что какой-то пророк, то ли Ирмияху, то ли Элиша, то ли ещё кто, имя которого не запечатлелось у него в голове, сказал, что евреи вернутся в Сион, как птицы или как облака. Птицы знают, куда летят, в отличие от гонимых ветром облаков.
«Папа – это наверняка птица, он хорошо понимает цель и смысл полёта. Но есть много таких, как облака – куда подул ветер, туда их и несёт… А мне не мешает почитать ТАНАХ, дело не в религии, а в фундаментальном еврейском образовании. В Израиле, пожалуй, оно не помешает».
Ребекка Соломоновна спала в кресле возле Якова. Обычно выносливая и не теряющая контроля над собой, она устала, осунулась, и морщинки на её благородном лице обозначились заметными чертами. Читать не хотелось, хотя сознание было просветлённым и восприимчивым.
Объявили посадку, и на табло зажглись привычные команды предупреждения. В салоне возникло
