Восхождение - Пётр Азарэль

Когда он вернулся к дяде, огромный город уже погрузился в вечерний сумрак, и стало по-весеннему прохладно. Тётя приготовила котлеты с рисом и пригласила их за стол. Яков ел с большим аппетитом, запивая томатным соком.

– Когда отправляется поезд? – спросил дядя.

– В два часа ночи, – ответил Яков. – Вы не волнуйтесь, Наум Александрович, я доберусь.

– Я тебя подброшу к вокзалу. Не каждый день приходится провожать племянника заграницу, – с оттенком грусти произнёс он.

Тётя безоговорочно поддержала мужа. Через полтора часа они уже мчались на «Волге» по широким проспектам ночной Москвы, освещённым тусклым светом фонарей и окон. У вокзала они припарковались на большой стоянке и вышли из машины.

– Ну, Яша, прощай. Не забывай, пиши нам, отцу и матери привет, – сказал дядя, и Яков почувствовал волнение в его голосе.

– Спасибо Вам, Наум Александрович, за всё. Приезжайте к нам в гости, мы организуем вызов.

Они обнялись, и дядя, махнув рукой, сел в машину. Яков смотрел ему вслед, пока автомобиль не скрылся из виду. Тогда он не мог знать, что видел дядю в последний раз. Через несколько лет он заболел раком и скоропостижно скончался, так и не успев воспользоваться приглашением Ильи Зиновьевича.

Вначале он удивился, увидев на перроне в полночь множество людей, но по обрывкам разговоров и безошибочно узнаваемому абрису лиц сразу же понял, что уезжают московские евреи. В купе поезда Яков застал молодую пару, ехавшую до Киева. По поводу того, что билеты на одни и те же места проданы дважды, скандалить не стал, подумав, что простым людям, работающим на железной дороге, тоже хочется иной раз заработать. Он забрался на верхнюю полку и стал читать захваченный с собой в дорогу роман Германа Гессе, не заинтересованный поддержать разговор сидевших внизу у окна попутчиков. Девушка с довольно смазливым личиком посмеивалась, бросая на Якова призывный взгляд. Вскоре они угомонились и, постелив, легли. Утомлённый за день и убаюканный мерным качанием вагона, он вскоре уснул.

3

Проснулся Яков поздно от толчка и лязга вагонов. Он выглянул в окно, и на кирпичном пожухлом здании вокзала прочёл название станции «Конотоп». Он вышел на перрон размяться и подышать свежим весенним воздухом. Поезд тронулся, и Яков поднялся в вагон. Вскоре он ощутил мощный призыв голода, вернулся в купе, открыл сумку с едой, которую добрая тётя Соня собрала ему в дорогу, и с аппетитом поел. Потом вышел из купе, чтобы не мешать молодым попутчикам, и часа два простоял в проходе, смотря на пробегающие мимо зелёные поля и перелески. Во второй половине дня направился в вагон-ресторан и, отяжелев от сытного обеда, забрался опять на верхнюю полку и тотчас погрузился в сон.

Разбудил его стук в дверь и приглушённый голос проводника:

– Поезд прибывает на станцию Киев Центральный через двадцать пять минут, стоянка пятнадцать минут.

Парочка, уже готовая к выходу, шепталась, поглядывая в окно на вечернее хмурое небо. Поезд остановился, громыхая рессорами, и Яков, ожидавший прибытия в тамбуре, первым спустился на перрон. Навстречу ему со всех сторон с чемоданами и баулами ринулась толпа, в которой он не мог не узнать своих соплеменников. Он увидел родителей и группу провожавших, над которой возвышались фигуры Лёни и Ефима.

– Сюда, папа, я здесь, – крикнул он и сделал знак рукой, но отец уже увидел его и, ускорив шаг, приблизился к очереди у вагона.

– Привет, Яша. Как дела? – спросил он.

– Всё в порядке. Проходите вперёд, я первый в очереди. Лёня, Фима, несите вещи сюда.

– Предъявите билеты, молодой человек, – услышал он рядом зычный голос проводника.

– Вот, пожалуйста, три билета до Чопа, а вот квитанция на багаж. Я вам их ещё в Москве показывал. – Яков стоял, прижатый к нему напирающей толпой.

– А я не обязан всё помнить. Проходите, кто следующий, – забубнил тот, в то время как друзья с чемоданами, а вслед за ними мама и папа с сумками и чемоданчиками поменьше уже поднимались по высоким ступенькам.

Когда вещи были размещены в купе, Яков, протиснувшись через вереницу гомонящих, возбуждённых людей, вышел из вагона. К нему тянулись, его обнимали, целовали и напутствовали родственники, знакомые и шапочно знакомые люди. Он улыбался и благодарил, обещая исполнить их самые искренние надежды и ожидания. Потом обнялся с друзьями и поспешил к поезду, предупредительно дёрнувшемуся и гулко ударившему рессорами.

Илья Зиновьевич и Ребекка Соломоновна устало прилегли на нижних полках, вытянув натруженные за последние дни ноги и руки.

– Расскажи-ка, Яша, как провёл время в Москве, – попросил отец.

– Хорошо, папа, Наум и Леонид вам привет передают. Я сказал, что мы им оформим гостевые, когда устроимся и обживёмся.

– Правильно, пусть приедут, а потом решат, уезжать или нет, – резонно заметил Илья Зиновьевич. – Вот и закончилась первая половина жизни. Вчера были на Байковой горе, попрощались с родителями. Нашли добрую женщину, которая будет ухаживать за могилами.

Вечер и ночь поезд шёл на запад, стуча колёсами на стыках рельс. В Чопе вынесли чемоданы и сумки на платформу – нужно было перебираться на другой поезд. Здесь уже ждали Алик с женой, родственники Ребекки Соломоновны, приехавшие проводить их из Львова; они с детьми тоже собирались эмигрировать в Израиль. Бодрые таможенники открыли было чемоданы для осмотра, но потом спохватились, сообразив, что в вещах закоренелых интеллигентов рыться бессмысленно. Пока приводили в порядок разворошённые чемоданы и взмыленные бежали по полутёмной платформе, объявили отправление. Поезд уже тронулся, и за окном замелькали редкие фонари и окна спящих на запасных путях вагонов, когда они вошли в прохладное пустое купе. Опять, как и в Киеве, вещи разместили в багажном отсеке наверху, и Илья и Ребекка тотчас уснули. Яков, забравшись на верхнюю полку, ещё долго всматривался в набегающую с запада ночь, однообразие которой нарушалось лишь выхватываемыми из небытия бледными глазницами окон откосами, кустарниками и деревьями у дороги и полосками подслеповатого неба над театрально движущимися назад тёмными очертаниями гор. Но рассвет победно наступал с востока, освещая Карпаты первыми всполохами наступающего утра. Сиротливо и как-то обыденно мелькнул пограничный столб с едва различимым посеребрённым гербом некогда великой державы. То, что символизировало незыблемый железный занавес, оказалось жалким подкрашенным куском бетона. Яков попытался представить себе всю границу огромной страны, но воображения его хватило только на ничтожный её кусочек, и он сразу осознал безнадёжность этого занятия. Для него было очевидно, что не тысячи тонн цемента и металла, а невиданная в истории машина насилия и подавления являлась настоящим занавесом, на многие десятилетия отгородившим страну от внешнего, живущего по другим законам мира. Время от времени в периоды ослабления или смены власти занавес этот приоткрывался, давая возможность вырваться на свободу тем, для кого Советский Союз был