Протопоп Аввакум и начало Раскола - Пьер Паскаль

Другой раз он поздравлял некоего Алексея Копытовского, своего «новорожденного чада», за то, что он оставил какого-то Лукьяна: Лукьян, которого протопоп считал среди хороших людей «похитил душу христианскую»; если он раскается, советовал Аввакум, «ты о том мне возвести, и аз ему во исцеление души и тела епитимию пришлю; а буде взбесится, и ты и рукою махни. Не подобает приходящаго к нам отгнать, а за бешеным не нагонятца ж». Заключает он следующим образом: «А тебя Бог простит и благословит. Возьми у братьи чоточки – мое благословение себе. Дайте ему, Максим с товарищи, и любите Алексея, яко себя». Очевидно, Алексей и Лукьян были новообращенными: они, очевидно, совместно совершили какой-нибудь большой грех против старой веры или против нравственности; первый раскаялся и получил прощение Аввакума, другой – нет, и пока еще не был прощен. Насколько протопоп был снисходительным и любящим по отношению к первому, настолько же он выказывал другому свою неумолимую строгость[1839]. Таким-то образом он удерживал на правильном пути свою небольшую группу истинно верующих[1840].

Перед лицом угроз или перед лицом притягательной силы более легкой жизни некоторые верующие дали себя увлечь в присоединение к официальной церкви. Их заставляли принимать никонианского Агнца: это был принятый способ, который считался определенным разрывом со старой верой, ибо старообрядцы полагали, что это означало, что сатана завладевал принявшими такого рода причастие. Для этого применялись все виды воздействия: одни уступали насилию, другие же просто уступали, но позднее, разобравшись в своем поступке или же под влиянием внешних причин, многие желали смыть с себя это пятно. Надо ли было их лишать надежды? Надо ли было принимать обратно этих заблудших овец? Подобная проблема стояла и перед христианством первых веков. Аввакум, не колеблясь, применял свой постоянный принцип: не отталкивать душ, которые приходят с раскаянием. Более того, он радовался при таких случаях, подобно доброму евангельскому Пастырю; радовался тому, что можно утешить бедную жертву сатаны; и, говоря об этом, он часто становился даже лиричным.

«О, друже наш любезный! Целуем руки и ноги! Прииди-ко сюды, приклони-ткося к нам, дай-ко главу-ту страдалческую! Обымем тя, облобызаем тя, облием тя плачем, омыем тя слезами. (…) Срадуйтеся с нами все духовное братство, яко друг наш и брат обретеся жив и не удавлен от еретиков. А што, друже скорбиш (…). Худо зделано, не мужественно! Да што говорить! (…) Петр-от и камень наречен, да и тот поползнулся. Толко слышали мы в малом твоем писанийцы, – ищем покаяния, скорбиш, болезнием и их, сказываеш, возненавидел, яко змию. О сем радуемся (…). Брата тя присно имехом, и имеем, и имети хощем, всегда, ныне и присно и во веки веком»[1841].

Эта записка так хорошо соответствовала своему назначению, что позднее, по-видимому, ее применяли, изменив имя, во всех подобных случаях[1842].

Среди христианских общин начала развиваться, может быть под влиянием «капитонов»[1843], тенденция к осуждению брака. Эта тенденция была противна самой сущности старой веры, а между тем она, естественно, не могла не зародиться. Не хватало как истинно верующих священников, так и церквей. Так не лучше ли было отказаться от освящения брака, чем принимать за него кощунственную подделку? Впрочем, ввиду того, что так или иначе конец мира чувствовался как близкий и теперь его ожидали, по новым расчетам, в 1691 году[1844], уже ясно было, что вовсе не надо производить на свет детей. Поэтому поп Исидор в Москве отказывал принимать в свое духовное руководство супругов, повенчанных никонианским священником, за исключением тех случаев, когда они расходились; он запрещал брак своим верующим, даже если он совершен был по старому обряду; он доходил даже до того, что порицал совместную жизнь супругов, соединившихся ранее по всем правилам закона. Эта ненависть к браку, доведенная до крайней степени, эта доктрина отчаяния и утопичности, которая неминуемо должна была привести к развращенности нравов, не только задела здравый смысл Аввакума – она его прямо испугала. Он отправил Исидору очень почтительное, но и очень конкретно сформулированное письмо:

«Веси ли ты, почто х Коринфом апостол послание пишет? (…) А то такие же суесловцы, что и ты, изветом благоверия возбраняющее женитву и брачное совокупление (…). Прочти в первом послании, глава 7, зач. 136: уж-жо тебе сором Апостола-тово будет. Вот Павел, блуда ради, жену свою велел держать, а жене мужа. Полно ж ковырять тово, – по содомски учиш жить, или Кваковскую ересь заводишь».

Протопоп парирует критическое возражение: ведь нет церквей. – «и изба по нуже церковь (…) молитву проговорил да водою покропил, да и ладно, – действуй!»

Но призыв Аввакума не достигает цели. Исидор возражает аргументом об антихристе, совсем неудачно цитируя Евангелие от Матфея, стих 38-й из главы XXIV. Аввакум должен был продолжать свое назидание:

«Не браки Христос возбраняя рече, но безстудство и сластолюбие и со законною женою. Сластолюбие и безстрашие понуждает согрешать во времена заповеданныя (…) Не возбраняй, господине, женитися (…) брак честен и ложе мужу со своею женою не скверно 116. До скончания века быть тому так».

Затем он рассматривает различные возможные случаи: браки, совершенные священниками, рукоположенными по новым правилам; в отношении к таким бракам необходимо дополнить опущенные обряды, старые молитвы и хождение посолонь. Это должно быть выполнено совершенно так же, как и при крещении, заявляет Аввакум: поскольку было отречение от сатаны и погружение, добавь, чего недостает, но вновь не крести. Важно таинство, а не священник: если священник, рукоположенный по старому или новому обряду, служил по старому Требнику, даже совершая таинства, как теперь водится, по-новому, считай эти таинства действительными и крещение, как и брак, имеющими силу. Поэтому не отклоняй бракосочетающихся, желающих приобщиться к старой вере.

Тем более, не запрещай супружеские отношения между мужем и женой, соединившимися православным браком, ибо если они будут воздерживаться, а затем впадут в распутство, то ты будешь за это в ответе.

Имеется и еще одно правило, которое не следует забывать: по нужде и отмена закону бывает. Мирянин Галактион крестил свою жену сам; в пути миряне крестили больного песком; все эти крещения действительны. Итак! Где бы ты ни был, даже если будешь в простой избе, даже в самые большие праздники, если сможешь, облачись в ризы и причащай. Только бы у тебя был антиминс, всякое место заступит тебе церковь; какая беда в том, что это место не было благословлено епископом-еретиком?

В своей крайней строгости Исидор и его сторонники исключили из своих молитв молитву за царя-еретика; он отказывались хоронить тех, кто ему служил; Игнатий даже просто из-за того, что единогласие рекомендовано официальной церковью, отвергает его. Аввакум протестует и против этих крайностей: «Почему вы не молитесь за царя Феодора? Он человек добрый. Да спасет его Господь с его потомством, с его дедом и прадедом». Однако Аввакум не упоминает «его отца», Алексея, виновника раскола. И в то же самое время, снисходя к колебаниям тех, кто усомнился бы молиться за царя и патриарха, отделившихся от церкви, Аввакум советует некоему Ионе – еще одному из тех лиц, с которыми он вел переписку – следующую, ничего не говорящую формулу: молиться за благоверных царей и о священстве «безымянно».

На службе у этого еретического царя находились и добрые христиане. Были среди них даже такие, кто осаждали и разграбляли святую Соловецкую обитель и принимали участие в избиении соловецких монахов и которые все же тайно были преданы старой вере. Нужно ли было предлагать им выбор: либо публичное исповедание своих религиозных убеждений, отказ от службы с возможными последующими наказаниями: ссылкой и даже смертью, – либо отлучение от истинной церкви? Аввакум всегда проповедовал – и мы видели, с каким пылом – мужество, презрение к смерти, даже огненной, все величие мученичества. Но претворить героизм в закон, сделать из него обязательство для всех – сделать это он остерегался: это значило бы лишить этот героизм черт истинного подвига и тем исказить его настоящую природу. Наоборот, пусть каждый выполняет свое призвание, пусть воздержится от насилия, от всякого обмана, и этого будет достаточно. Бог будет судить каждого по совести. Сочувствующие старой вере, благодаря своему официальному положению, смогут оказать исповедникам тысячу услуг (заступничество, устройство побега, передачу переписки).

В Пустозерске появилось обличительное сочинение о единогласном и наречном пении, оно рассматривалось там как позорное, как никонианское новшество: сначала Аввакум приписал эти нападки монаху Иову с Дона и написал письмо против него. Но теперь он узнал, кто смущал таким образом церковь: то был Игнатий Иванов, прежний слуга Морозовой и брат ее «казначеи» Ксении. «Плюньте, братия, где он говорит: не подобает его слушать. Где ему знать обычай и устав церковной? Он родился и взрос во дворе боярском, да вчера постригся, а назавтрее и во игумны накупился, без благословения отец окормляет Церковь. И азбуки не знает». Вопрос о единогласии был близок сердцу Аввакума: этот вопрос был центром внимания и протопопа Стефана, и боголюбцев. Это было то, что он сам, Аввакум, претворял в жизнь уже более тридцати лет и что сей час снова ставилось под вопрос. Ввиду того, что Игнатий упорствовал, Аввакум еще раз выступил с посланием по этому вопросу.