Гранд-отель «Европа» - Илья Леонард Пфейффер

рук у нее было шесть членистых мушиных лапок, а на голове — фасеточные глаза. Каждый волосок, каждая фасета, каждый сустав насекомого был воссоздан с предельной точностью.

А потом мы увидели Кали, сражающуюся с Гидрой. Кали — нагая амазонка в человеческий рост — стояла в атлетичной, сбалансированной позе обученного воина с обнаженным мечом в каждой из шести рук. Над ней нависало семиглавое водное чудище. Вся скульптурная группа достигала почти пяти с половиной метров в высоту и более шести — в ширину. И она тоже была вылита из бронзы.

Здесь была гигантская мраморная ступня, обутая в сандалию покровителя мышей Аполлона Сминфейского, на которую взбиралась генетически манипулированная мраморная мышь с мраморным человеческим ухом на спине. Мы видели бюст египетского божества Атона в образе царицы в экстазе, высеченный из красного мрамора и украшенный сусальным золотом. Здесь были женщина-лучница и крылатая лошадь, еще несколько черепов циклопов и две фантастические мраморные урны с головами животных. Мы видели золотые врата храма и солнечный диск диаметром почти полтора метра из чистого золота, мелких животных и звериные головы — и те и другие из золота, щит Ахилла и ту же голову Медузы, что лежала в другом зале, но изготовленную из золота и горного хрусталя. Здесь были два саркофага, на крышках — полуобнаженные женщины под тонкими простынями. Один — из черного мрамора, второй — из белого каррарского. Мы видели мраморную скульптурную группу, состоящую их двух обнаженных рабов в цепях — мужчины и женщины, испещренных дырами от пуль. Во Вторую мировую они якобы стояли в казарме и служили мишенями для упражнений по стрельбе. В подтверждение рядом висела черно-белая фотография.

Здесь была трехметровая бронзовая скульптура греческого бога Кроноса, пожирающего собственных сыновей. Мы видели статую из черного гранита в натуральную величину, которая изображала Минотавра, насилующего афинскую деву. Неприкрытые детали шокировали. Жесткое мифологическое порно. На последнем этаже, откуда открывался вид на сказочную Венецию, находился редчайший экспонат — череп единорога. Последней скульптурой, стоявшей снаружи, на самой оконечности полуострова, была бронзовая русалка ростом четыре с половиной метра, лениво и сладострастно выныривающая из моря. За ее волосы и груди цеплялись крабы.

Вот как надо писать, думал я. С такой же бравадой, щедростью и удовольствием от приключения. Не избегать классических форм и мечты о грандиозном идеале из страха прослыть старомодным, а набраться смелости, чтобы облечь время, в котором я живу, в мраморные предложения, бронзовые слова и статуи из золота, серебра и нефрита, и с помощью лучших средств и материалов прошлого воздвигнуть памятник настоящему дню. Пусть он будет монументальным, чрезмерным — головокружительная оргия фантазии c техническим совершенством коммерческого китча. Я должен сбить читателя с ног. В этом моя задача. Я должен опубликовать одновременно классический венок сонетов и пятьдесят эпических стихотворений, написанных александрийским стихом, не выказывая ни малейшего сочувствия к моим так называемым коллегам, которым недостает мастерства, чтобы сложить и четверостишие правильным пятистопным или шестистопным ямбом. Я должен набраться смелости, чтобы писать о важных темах: мире, смене столетий — и оставаться при этом ясным и доходчивым, как классическая мраморная статуя в ослепительных лучах полуденного солнца. Не погружаться во тьму, боясь, что свет устарел и вышел из моды. Не прятаться в безопасном одиночестве эксперимента, а говорить то, что хочу сказать, не кокетничая неуверенностью и растерянностью, которая вызывает столько симпатии, а метко и решительно, так, чтобы у несогласных перехватило дыхание. Я должен вспомнить, как получать удовольствие от приключения, и, вместо того чтобы ограничиваться копанием в частных движениях души, так как мелочность духа считается приметой настоящей литературы, а ограниченность — знаком мастерства, подарить крылья чудовищам и демонам мифических размеров, и да разлетятся они над семью морями и всеми континентами, которые я измыслю. Другие назовут это китчем, прикрываясь в оправдание собственного бессилия мыслью о том, что искусство воспевает все незаконченное, несовершенное, хрупкое и временное, но время сотрет их следы, как море стирает отпечатки собачьих лап на песке.

Все это я сказал Клио, только сформулировал не так удачно, как сейчас, когда пишу, и она рассмеялась.

— Если ты собрался подражать классическим формам, — ответила она, — возможно, для начала стоит поработать над твоим грандиозным животом.

6

Выставка противопоставляла бренность и нетленность искусства. Многие скульптуры были повреждены, большая их часть — помечены следами многовекового пребывания на морском дне, покрыты разноцветными водорослями, раковинами, кораллами и губками. Но и те были тщательно отлиты из бронзы или высечены из мрамора и затем покрашены. Иронично, если подумать. До того как попасть в музей, настоящие археологические находки, действительно поднятые со дна моря, подверглись бы очистке и реставрации. У Херста же печать распада и прошедших столетий являлась неотъемлемой частью произведения. Среди экспонатов мы видели ослепительно-белую мраморную статую полулежащей женщины. Ее поджатая нога и лицо были местами отбиты, а высеченные на теле губки — оставлены такими же белыми, как все остальное. Абстрагированная от иллюзии пестрой подводной жизни, статуя являла собой памятник тлену.

Выставка поднимала тему фальшивого и настоящего. В фиктивном контексте вымышленной истории о затонувшем корабле и поднятых со дна находках демонстрировались весьма осязаемые, технически совершенные и долговечные скульптуры, взывавшие к жизни выдуманное и реальное прошлое. Видимые следы разрушения были фикцией: скульптуры изготовили вчера. Но в итоге сам упадок фикцией вовсе не был — он напоминал о тлене и разложении, окружающих нас в действительности. Учитывая то, как упорно, задействуя все доступные приемы и средства, выставка настаивала на вымысле, ее можно было интерпретировать и как комментарий к нашей эпохе фейковых новостей, в которой факты и истина ценятся меньше зрелищности.

Выставка поднимала тему искусства и китча и отношений между искусством и ремеслом. Техническое совершенство скульптур резко контрастировало с тем, что представляет собой современное искусство, которое мы видели днем раньше на биеннале. Большие цветные шары из папье-маше. Кеды на веревочках. Сотни разноцветных кассет, приклеенных на лист картона. «Сокровища затонувшего корабля “Невероятный”» были колоссальным средним пальцем в лицо дилетантам, с их ничтожными идейками и поделками, и одновременно ставили вопрос: а что тогда стоит показывать в музее? Гарантирует ли сочетание технического совершенства и самых дорогих материалов ценность произведений искусства? На протяжении веков это было так. Предположив, что великолепно сделанными артефактами из вымышленного прошлого будут восхищаться посетители музеев, Херст обличает современное снисходительное отношение к ремеслу. Должен ли предмет быть древним, чтобы иметь ценность? Если бы скульптурам Херста и вправду