Гранд-отель «Европа» - Илья Леонард Пфейффер

немедленно пересмотрено». Документ подписали Яннис Волонаки по прозвищу Большой Грек, Пательский и я.2

Глубокая печаль овладела мной. Все без исключения были согласны с тем, что решение об увольнении Монтебелло следует отменить, но, если этот клочок бумаги выражал наше единство, трудно себе представить, как же мог выглядеть разлад. Заявиться к столь практически настроенному и прямолинейному руководителю, как господин Ванг, с такой петицией я не мог. Я разорвал составленный с огромным трудом документ, поднялся, застегнул пиджак и набрал воздуха в легкие. Здесь годилось не тонкое орудие демократии, а другие средства. Дело требовало решительных, уверенных мер, хотя каких именно, я пока представлял смутно. Но, как сказал Эней перед решающим поединком в конце своей эпической поэмы: «Можешь любое принять обличье, можешь на помощь все призвать, чем сильна иль отвага твоя, или хитрость». Пришла пора поговорить с китайцем, и лучше не откладывать разговор в долгий ящик, а не то я напридумываю себе возражений, и план покажется пустой затеей. Я обратился к новому главному управляющему, который требовался мне в его прошлом качестве переводчика, и попросил созвать срочное совещание с господином Вангом. Оказалось, встретиться с ним можно было без промедления в английском пабе.

— В первую очередь я хотел бы выразить свою признательность, — начал я, — за то, что благодаря вам обоим мы смогли встретиться так быстро, что я очень ценю, поскольку вопрос, который я хотел бы обсудить, весьма для меня важен. Но прежде чем перейти к его изложению, надеюсь, вы позволите мне искренне поздравить вас с тем, как вам удалось в кратчайшие сроки трансформировать гранд-отель «Европа» из воспоминания о блестящем прошлом в надежду на будущее, и с тем, что вы смогли пробудить интерес к этому столь дорогому всем нам месту у совершенно новой клиентуры.

На этом я закончил предварительный обстрел. Это было самое легкое. Таких кучерявых фраз я мог накрутить еще сотню, но сказанного мне показалось достаточно. Теперь следовало перейти к делу.

— До моего сведения дошла весть о том, — продолжил я, — что недавно было решено освободить от должности господина Монтебелло, мажордома, отдавшего целую жизнь верной службе гранд-отелю «Европа», и назначить вас, господин переводчик, главным управляющим отеля. Я хотел бы сказать, что понимаю, поддерживаю и ценю это справедливое и необходимое решение и хотел бы от имени всех постоянных обитателей гранд-отеля «Европа» поздравить вас, господин переводчик, и пожелать вам удачи на этом месте, хотя и понимаю, что в действительности поздравлять следует отель, его постояльцев и самих себя.

Я ожидал, что эти слова вызовут у моих собеседников по меньшей мере благодарную улыбку, но лица обоих оставались каменными. Нельзя было позволить этой невозмутимости пошатнуть мою и так искусственно поддерживаемую веру в себя.

— Однако сие отрадное событие, — продолжал я, — повлекло за собой недоразумение, которое беспокоит меня и всех постоянных гостей отеля и которое, как нам кажется, требует элегантного решения. Я говорю о судьбе господина Монтебелло. Хотя я понимаю, что, управляя таким большим отелем, как наш, вы не можете себе позволить руководствоваться сентиментальными соображениями, я хотел бы указать на то, что ваше решение причинило господину Монтебелло глубокое горе, что для него должность мажордома была не работой, а призванием, придающим смысл жизни, и что, уволив его, вы отняли у него все самое дорогое.

Переводчик переводил, а господин Ванг слушал. Он смотрел на меня, но молчал. Я решил задействовать неожиданное оружие — честность, хотя по стоическому лику владельца невозможно было оценить вероятность успеха.

— Судьба господина Монтебелло тревожит меня, — признался я, — ибо я считаю его своим другом и уже поэтому не смогу простить себе, если хотя бы не попытаюсь обратить ваше внимание на его горе. Все постоянные гости гранд-отеля «Европа» привязаны к мажордому и будут глубоко сожалеть о его уходе. Мы пробовали составить совместное заявление об этом, но не смогли найти устраивающую всех формулировку. Ведь мы европейцы.

Переводя последние слова, толмач засмеялся, и господин Ванг тоже залился хохотом. Я счел их веселье благоприятным предзнаменованием и рискнул выдвинуть альтернативный план действий.

— Что я особенно ценю в вас, господин Ванг, и что меня особенно восхищает, так это ваше понимание европейских традиций, ваш вкус, едва ли не более европейский, чем у европейцев, и то, как изящно вы умудрились подчеркнуть и упрочить сильные стороны этого старого европейского отеля. Новая люстра просто восхитительна, романтическая фотография Парижа на месте портрета Паганини придает фойе нужную меланхоличную атмосферу, а более английского паба, чем этот, не найти среди всех английских пабов Англии. Я предложил бы вам взглянуть на должность мажордома и личность господина Монтебелло тем же цепким взглядом, что и на прибыльный европейский фольклор.

Я не прошу вас отменить решение, ибо убежден, что отель нуждается в таком управляющем, как ваш переводчик, но со всей скромностью предлагаю поразмыслить над тем несомненным фактом, что управляющий есть в каждом отеле, и лишь весьма немногие могут похвастаться мажордомом с анахроничным колоритом и классом Монтебелло. Его европейские экстравагантность и стиль, ставшие редкостью даже в Европе, могли бы служить уникальной приметой отеля. Освобожденный от административных обязанностей, Монтебелло мог бы трудиться вместе с управляющим или под его руководством подобно редкостному музейному экспонату, и мне кажется, мог бы даже стать лицом будущих рекламных кампаний.

Вы понимаете, господин Ванг, что та Европа, которую вы можете продавать вашим соотечественникам как направление их мечты, должна быть сказкой и карикатурой своего сказочного прошлого. Монтебелло идеально вписывается в эту фееричную карикатуру, подобно напыщенному шпрехшталмейстеру, без которого и цирк не цирк, — в усыпанном блестками пиджаке с бесполезным кнутом и традиционным цилиндром, который он приподнимает в знак приветствия публики. Если Европа — музей романтических банальностей, которые вы можете эксплуатировать, то Монтебелло — его главный экспонат, который обязательно должен значиться в вашей коллекции. Допустим, возлагать на него конкретные обязанности и неэффективно, не знаю, вам решать, но его присутствие в отеле бесценно.

Так я говорил. Другого, более убедительного, ходатайства за господина Монтебелло мне придумать не удалось. Лучше выступить в его защиту я, по-моему, не смог бы, хотя во мне и шевельнулось чувство, что я его только что предал.

Переводчик перевел мои последние слова, и господин Ванг коротко ответил по-китайски.

— Господин Ванг согласен, — объявил переводчик.

— С чем именно? — уточнил я.

— С