Гранд-отель «Европа» - Илья Леонард Пфейффер

было две тысячи лет, они принадлежали бы к важнейшему культурному наследию человечества. Но ведь это не так. Их сделали вчера. Однако в совершенстве они не уступают лучшим образцам двухтысячелетней давности. Они слишком блещут новизной и потому кажутся нам менее ценными? Что ж, Херст предупредительно снабжает их следами разрушительного действия времени.

Выставка поднимала тему мифотворчества и тяги к историям. Скульптуры впечатляли не только своими размерами и качеством, но и тем, что сообща напоминали о более доблестной и реальной эпохе героев и приключений. Поэтому выставка читалась как книга для мальчишек. Людям необходимо ахать, удивляться и с головой окунаться в приключенческий рассказ. Те, кто утверждает, что это не так, позволили суровой реальности налоговых деклараций, родительских собраний и дорожных пробок себя обескровить. Выставка поднимала тему жизненной тайны. Она показывала, что мы, ныне живущие, теряем, думая, будто знаем все обо всем и не нуждаемся более в героях или божествах.

— Если бы мы посмотрели выставку в правильном порядке, — сказала Клио, — сначала в Пунта-делла-Догана, а потом в Палаццо Грасси, то последней работой была бы та малахитовая скульптура двух сложенных в молитве ладоней. Это, разумеется, неслучайно.

Постоянная величина в творчестве Дэмьена Херста — максима «мементо мори». «Сокровища затонувшего корабля “Невероятный”» вывели этот лейтмотив на новый уровень и поставили под сомнение долговечность нашей так называемой цивилизации. Ведь когда видишь условные следы утраченной культуры, неизбежно задаешься вопросом, что веков через двадцать останется от культуры нынешней. Неудобный вопрос. Ради всего святого, ну какие артефакты нашего суматошного времени достойны того, чтобы в один прекрасный день оказаться в музее? Все, что мы производим, сделано, чтобы сломаться, чтобы заставить нас потреблять. И эти шары из папье-маше, и кеды на веревочках тоже вряд ли останутся в веках. Главный монумент, который мы возводим, — это всемирная паутина. Она и есть памятник нашему поколению. Мы уступили ему свою память и самосознание. Но сеть столь же мимолетна, сколь и нематериальна. Уже сейчас я не могу найти любимые цифровые фото из отпуска, которые когда-то скопировал на старый компьютер и загрузил на ныне почивший сервер. Хорошо еще, что стихи, написанные в Word 4.0, напечатаны чернилами на бумаге: мой нынешний текстовый редактор уже не в состоянии открыть эти файлы. Достаточно электричеству отрубиться на век, год, месяц — и от всемирной паутины не останется и следа. Вся наша память виртуальна и эфемерна, как слабый разряд электронов в микрочипе. Память не существует без материи. Вот что показывает нам Херст. Вот почему он выбрал самые благородные и нетленные материалы. Вполне вероятно, что в далеком будущем именно его сознательно поврежденные и состаренные скульптуры останутся единственным реликтом нашего времени.

Но проблема нашего времени еще глубже. Ведь у нас даже нет историй, которые мы могли бы передать будущим поколениям. У нас больше нет мифов. Разве что Микки Маус. Или Плуто. Херст показывает и их. Оба якобы найдены в остове затонувшего корабля — бронзовые скульптуры в натуральную величину, покрытые ракушками, кораллами и губками. В статьях и рецензиях о выставке это, в зависимости от благосклонности автора, толковалось как китч или как постмодернистская ирония либо юмор. Но, если хорошенько задуматься, ничего смешного здесь нет. Если Микки Маус и Плуто — единственные универсальные ориентиры нашей культуры — а ими они и являются, — это не повод для смеха. Контраст с богами и героями более славных эпох становится только разительнее. И вот еще что. Наши Микки и Плуто не вылиты из бронзы. Они существуют исключительно на кинопленке и дешевой бумаге. Нетленная полуразрушенная версия наших грошовых мифов, сделанная Херстом, способна бросить вызов времени, сами же мифы — нет.

Войдя в залы «Сокровищ затонувшего корабля “Невероятный”», я словно открыл детскую книгу и с головой окунулся в приключение. Но постепенно начал понимать, что лицом к лицу столкнулся со смертью нашей культуры и с концом нашей цивилизации. Все ценное, покрывшись налетом времени, осталось в прошлом. Подсовывая нам выдуманное прошлое, Херст тычет нас носом в факты. Как только вещь состарилась, мы выставляем ее в музее. Но не понимаем, что живем в музее сами и не производим ничего, что будет блистать в лучших выставочных залах будущего. В хрупкой, со вздохом уходящей под воду Венеции «Сокровища затонувшего корабля “Невероятный”» звучали как лебединая песнь Вечерней страны. Экстремальное, гротескное, фантасмагоричное воспоминание о нашем настоящем и о пригрезившемся прошлом. Последний — грандиозный и неповторимый — жест.

— Это должно войти в книгу, — сказала Клио. — По-моему, это прямое попадание.

Глава двадцать четвертая. Концерт

1

Весть об увольнении господина Монтебелло с поста мажордома гранд-отеля «Европа» потрясла и возмутила меня, но не скажу, что удивила. Она полностью вписывалась в ряд других мер, принятых новым хозяином. Если верность традиции ради традиции и склонность ценить то, что существует давно, только потому, что оно давно существует, — наша европейская слабость, то сила китайского начальника в том, что он не придает этому никакого значения и, не обремененный сентиментальностью, способен отделить прошлое от будущего. То, что нам кажется патиной, для него — ржавчина. Если его сила заключается в отсутствии страха перед необходимыми переменами, то наша слабость — в обыкновении мерить всякое новшество мерилом нашей длинной истории и, качая головой, считать очередным подтверждением глубоко укоренившейся мысли о том, что эта цивилизация обречена на неминуемую гибель.

Но это не означало, что новый начальник был прав. Господин Монтебелло — больше, чем традиция и реликт упраздненной эпохи с никому теперь не нужной привычкой к учтивости и элегантности. Он — душа гранд-отеля «Европа» и, что важнее, человек из плоти и крови, связавший с отелем свою жизнь. Нельзя в один прекрасный день просто взять и выбросить его, как сломанную люстру или потемневший портрет Паганини. И хотя я едва знал его, не планировал узнать лучше и ни за что не перешел бы с ним на «ты», он был моим другом. Я решил ему помочь.

Я задумал мобилизовать всех постоянных гостей гранд-отеля «Европа» и выразить мощный совместный и единогласный протест. Я составил проект заявления, в котором, указав на недопустимое решение руководства, настоятельно просил пересмотреть его, и пошел с этой бумагой к Большому Греку. Его я обнаружил в гостиной за рюмочкой ликера с острова Самос и закусками. Он уже прослышал об увольнении Монтебелло, был полностью согласен с тем, что так