Протопоп Аввакум и начало Раскола - Пьер Паскаль

Евдокия после двух с половиной месяцев страданий не вытерпела и слегла. То был конец. Вместе с сестрой они прочли отходную, 11 сентября она умерла. Феодора обвязала ее тело тремя бечевками во имя Пресвятой Троицы и сообщила страже. Тело извлекли. Вместо того, чтобы почернеть, оно становилось изо дня в день все светлее и светлее, так что стража удивлялась этому чуду. Через пять дней с разрешения царя ее, завернув в одну мешковину, похоронили тут же в тюремной ограде.

После ее смерти в Москве решили, что Морозову можно будет уговорить, и с этой целью послали к ней монаха. Она отказалась отвечать ему, пока он правильно не произнесет молитву Исусову. После этого она сказала ему, что желает только смерти. Тронутый до глубины души, монах воскликнул: «Воистину блаженно ваше дело. И аще совершите доблественне до конца, кто может исповедати похвалы вашея!» После этого снова соединили Марию с Феодорой. Вскоре изнемогла и Феодора. Она позвала стражника и стала умолять его во имя его родителей: «Дай ми колачика». – «Ни, госпоже, боюся». – «И ты поне хлебца». – «Не имею». – «Поне мало сухариков». – «Не имею». – «Не смееши ли, ино принеси поне яблочко или огурчик». – «Не смею». – «Добро, чадо; благословен Бог наш, изволивый тако». Когда она уже окончательно изнемогла, она позвала его еще раз: «Имел еси матерь? и вемь яко от жены рожден еси; сего ради молю тя, страхом Божиим ограждься: се бо аз жена есмь, и, от великия нужды стесняема, имам потребу, еже срачицу измыти. И якоже сам зриши, самой ми итти и послужити себе невозможно есть, окована бо есмь, а служащих ми рабынь не имам. Тем же ты иди на реку, и измый ми срачицу сию. Се бо хощет мя Господь пояти от жизни сея, и не подобно ми есть, еже телу сему в нечисте одежд и возлещи в недрех матере своея земли»[1764]. Страж смягчился и уступил просьбе. Пока он мыл полотно водой, лицо его омывалось слезами: он думал о прежнем величии боярыни и о теперешней нищете ее.

Феодора скончалась «с миром» в первом часу ночи первого ноября 1675 года. В ту же ночь инокине Мелании, находившейся «в пустыни», было видение: она увидела усопшую с радостным лицом, в полном одеянии монахини, водившей руками по одеждам, словно она была изумлена этой новой для нее славой. Она непрестанно лобызала икону Спасителя. Ее похоронили рядом с ее возлюбленной сестрой.

Первого декабря упокоилась и Мария Данилова[1765].

31 мая Мещеринов снова привел на Соловки своих сто восемьдесят пять стрельцов, несколько опередив приказ, который снова угрожал ему смертью. В августе он получил из Москвы и Холмогор подкрепление приблизительно в девятьсот человек с пушками, сто пудов пороха и ядер, а также и продовольствие из расчета приблизительно на год. Он окружил монастырь валами с пушками и пушкарями. Валы возвышались над стенами монастыря. На этот раз зима не остановила военных операций. 23 декабря приставили лестницы к стенам, и начался штурм. Но все было бесполезно. Защитники, невзирая на усталость и цингу, оставались непреклонными. Одни молились в соборе, другие непоколебимо стояли на стенах, третьи предпринимали вылазки против врага. Однажды ночью монах-перебежчик Феоктист пришел к Мещеринову и сказал ему, что в стене имеется одна плохо заложенная дверь, через которую можно проникнуть в монастырь. Мещеринов испугался смелого предприятия, однако темной ночью, во время бурана, он отдал приказ взломать дверь, в которую и ворвались воины; на заре в одно мгновение стены и башни были заняты осаждавшими, и весь монастырь оказался в их власти.

Много монахов было тут же убито; другие были закованы в цепи и подвергнуты допросу. Сперва, на страх другим, были усечены мечом или повешены Никанор и двадцать семь других монахов. Иных поволокли на берег, чтобы они там замерзли насмерть. Западное побережье острова было завалено телами, всю зиму стояли виселицы. Коротко сказать, из пятисот защитников, насчитывавшихся в 1674 году, к моменту состоявшегося летом приезда нового архимандрита Макария и монахов никонианской церкви оставалось в живых лишь четырнадцать монахов, содержавшихся в тюрьме[1766].

Соловки были взяты в субботу 22 января 1676 года. Царь, который на водоосвящении 6 января чувствовал себя «здоровым и свежим» и который еще 20-го числа во дворце смотрел «комедийное действо», в субботу 22 января серьезно заболел. 28 января он продиктовал свое завещание, в котором, между прочим, даровалось прощение многим из заключенных. Наконец, в субботу 29-го, около 7 часов вечера, он скончался[1767].

II

Аввакум – церковный учитель старой веры: проповеди, послания, толкования

Усиление гонений, которого добился Иоаким, не могло не отозваться также и на Пустозерске. Скоро в темнице оказалось уже не четверо, а пятеро заключенных[1768]. Юродивый Киприан, который уже давно находился в Пустозерске на правах вольного поселенца, в 1675 году был заключен в тюрьму «за безумные словеса». Он под пыткой исповедал свою приверженность древнему благочестию, вслед за чем был послан запрос в Москву о том, что с ним делать. Ответ гласил: публично объявить ему его вину, соответственно докладу воеводы Леонтия Неплюева, и за безумные слова его наказать его смертью, отрубив ему голову, дабы другим не было повадно так поступать, а отчет дати о сем Новгородскому воеводе, боярину Артамону Матвееву. Казнь состоялась 7 июля 1675 года[1769].

В это время Аввакум писал продолжение своих Бесед.

Первая беседа, написанная после письма Морозовой, представляла собой полемическое сочинение, направленное против новых монахов, «исшедших из бездны», имеющих «подклейки женския и клобуки рогатыя». Аввакум дает историю этих «клобуков рогатых». Они происходят от «бабы-еретицы», которая некогда занимала папский престол. Затем состоялся Флорентийский собор. «Патриарси гречестии и весь Восток и Запад» собирались на этот собор, «яко и у нас бысть ныне при вселенских в Москве такая же лукавая сонмища». Марк Ефесский был подвергнут заточению, «якоже и нас, бедных, здесь». Тогда папа Евгений «прииде на собор в преждереченнем рогатом клобуце, управляяй правило уставляяй законы и предания новая, а старая вся, отеческая, отмещуще. И приписаша царь и власти греческия к нему, лукавому собору, руки своя». В этом было лжемудрие греков: они надели рогатые клобуки и приняли новые догматы. Отсюда и все их горести. Константина-царя «предал Бог за отступление-то сие Магнету, турскому царю, и все царство греческое с ним. А на Русь было напряг в мимошедшем году. Да еще удержа молитвы сидящих по темницам и тюрьмам, вопиющих к Богу день и нощь»[1770]. Бог же ожидает обращения никониан. «Токмо жги да пали, секи да руби единородных своих!» Другого они ничего не знают!

«Богом преданное скидали з голов, и волосы расчесали, чтобы бабы блудницы любили их; выставя рожу свою да подпояшется по титкам, вздевши на себя широкий жюпан! (…) Помнишь ли? Иван Предтеча подпоясывался по чреслам, а не по титкам, поясом усменным, (…) да же брюхо-то не толстеет. А ты, что чреватая жонка, не извредит бы в брюхе робенка, подпоясываесе по титкам! Чему быть! И в твоем брюхе том не менше робенка бабья накладено беды-тоя, – ягод миндалных и ренсково, и раманеи, и водок различных (…). Бедные, бедные! Так-то Христос приказал жить и святии научиша? (…) Ну-су полно бранится – тово нам. Приимите вы первыя наши святыя и непорочныя книги, ихже святии предаша, и обычая свои дурныя отложите: мы станем пред вами прощатися о Христе Исусе, Господе нашем»[1771].

К тому же времени относится и беседа «Об иконном писании». «Пишут от чина меньшего, а велиции власти соблаговляют им, и вси грядут в пропасть погибели, друг за друга уцепившеся», ибо «все писано по плотскому умыслу»: здесь царствует та же чувственность, что и в простом человеке; все это делается по фряжскому образцу: Богородицу пишут «чревату» в Благовещение, словно Она уже зачала во грехе Христа. А «в Жезле книге написано слово в слово против сего; в зачатии-де Христос обретеся совершен человек!»

«Вот смотрите-су, добрыя люди: коли з зубами и з бородою человек родится! На всех на вас шлюся от мала и до велика: бывало ли то от века? (…) Мы же правовернии, тако исповедуем, яко (…) Христос, Бог наш, в зачатии совершен обретеся, а плоть его пресвятая по обычаю девятимесячно исполняшеся; и родися младенец, а не совершен муж, яко 30 лет. Вот иконники учнут Христа в рожестве з бородою писать, да и ссылаются на книгу-ту: так у них и ладно стало. (…) Ох, ох, бедныя! Русь, чего-то тебе захотелося немецких поступок и обычаев! А Николе Чюдотворцу имя немецкое: Николай[1772]. (…) терпит им Бог (…) до суднаго дни. (…) Не токмо за имение святых книг, но и за мирскую правду подобает ему душа своя положить, якоже Златоуст за вдову и за Феогностов сад, а на Москве за опришлину Филипп. Колми же за церковной изврат, не рассуждай, поиди в огонь…»