Протопоп Аввакум и начало Раскола - Пьер Паскаль

«Возлюбленнии мои, ихже аз воистину люблю[1723], други мои о Господи, раби Господа Вышнего, светы мои! Имена ваша написана на небеси!

Еще ли вы живы, любящии Христа, истиннаго Сына Божия и Бога, еще ли дышите?

Попустил их Христос, предал нас в руки враг. Уш-то я, окаянный, достоин ранам сим.

Жаль мне стада верных, влающихся и скитающихся в ветренном учении[1724] (…). Да что делать? Токмо уповати на Бога, рекшаго: не бойся, малое Мое стадо, яко Отец Мой благоизволи дати вам царьство[1725].

Не сего дни так учинилось – кораблю Христову влаятися, еже есть святей Церкви; но помяни, что Златоуст говорит: “Многи волны и люто потопление, но не бойся погрязновения, на камени бо стоим; аще каменю волны и приражаются, но в пены претворяются, каменя же вредити не может, еже есть Христа”.

Что делать, братия моя любимая? Потерпим со Христом, слюбится нам, а они постыдятся. Горе им, бедным, будет в день Судный; Судия бо близь, при дверех, сотворити кончину веку сему суетному. Горе тому, кто не внимает о прелести последних времен: зде есть терпение святых[1726], иже соблюдают заповедь Божию и веру Исусову, якоже Лествичник Иоанн пишет: “Аще не вкусиши горчицы и опреснока, не можеши освободитися фараона”. Фараон есть диявол, а горчицы – топоры, и огнь, и висилицы.

А которые из нас строят, на тех нечего дивить: диявол тому виновен, а они были братия наша.

Станем, Бога ради, добре, станем мужески, не предадим благоверия! Аще и яра зима, но сладок рай (…). Отъята буди руки, да вечно ликовствует; такожде и нога, да во царствии веселимся; еще же и глава, да венцы увяземся. Аще и все тело предадут огневи, и мы хлеб сладок Троице принесемся. Не убоимся, братия, от убивающих тело, души же не могущих убити[1727]. (…)

Братий моих, – зде со мною под спудом сидят, – дважды языки резали и руки секли, а они и паки говорят по-прежнему; и языки такожде выросли Божиею благодатию. Вот, не смеху-ли достойно – диавольской умысл, паче же слезам, – не о нас, но о режущих! (…) Спаси их, Господи, имиже веси судбами, не вмени им за озлобление наше, пречистый Владыко!

Милинкие мои! Я сижу под спудом-тем засыпан. Несть на мне ни нитки, токмо крест с гайтаном, да в руках чотки, чем от бесов боронюся. Да что Бог пришлет, и я то съем, а коли нет, ино и так добро. О Христе Исусе питайся наш брат, живой мертвец, воздыханием и слезами, донеле же душа в теле; а егда разлучится, ино и так добрь, жив – погребен.

Воистину и на свободе люди-те в нынешнее время равны с погребенными. Во всех концех земли: ох, и рыдание, и плач, и жалость, наипаче же любящим Бога туга и навет сугубой, душевне и телесне. (…) Се ныне прибегаем в Твое, Владычице, теплое заступление, предстани нам в помощь (…), небесная Царице, Госпоже Дево, Богомати! (…)

Братия, светы мои, простите мя грешнаго и помолитеся о мне, и вас Бог простит и благословит, и наше грешное благословение да есть с вами неразлучно; вас, и жен ваших, и деток, и домашних всех целую целованием духовным о Христе и, пад, поклоняюся на плесны ног ваших, слезами поливаю. Спаситеся, светы мои, от рода строптиваго сего[1728]. (…)

Детей своих учите, Бога для, неослабно страху Божию, играть не велите. Ох, светы мои, вся мимо идет, токмо душа вещь непременна. (…)

Паки мир вам всем и благословение, благодать Господа нашего, Исуса Христа, Сына Божия, с вами, аминь»[1729].

Глава XV

В земляной тюрьме. Последние годы (1675–1682)

I

Патриаршество Иоакима; смерть воровских узниц, взятие Соловков, смерть Алексея Михайловича

Поколения на Руси быстро сменялись: в середине последней четверти XVII века оставалось уже мало людей, живших при старой вере. После патриарха Питирима, в апреле, умер Иларион, митрополит Рязанский. Это случилось 6 июня 1673 года, в тот самый момент, когда он собирался удалиться в любимый им Макарьевский монастырь[1730]. 21 июня за ними в возрасте лишь 47 лет последовал добрый Федор Ртищев[1731]. 8 января 1674 года внезапно бросил свою кафедру епископ Александр. Он перешел на монашеское житие в Николо-Коряжемский монастырь и сообщил об этом царю лишь после того, как принял схиму: не соглашаясь на полное подчинение двору и не идя вместе с тем на открытый разрыв, он предпочел найти покой в иноческом уединении. В этом затерянном северном монастыре он и умер 17 декабря 1678 года[1732]. Митрополит Крутицкий Павел скончался 9 сентября 1675 года[1733]. Через шесть месяцев должна была наступить очередь и самого царя.

Героями дня были новые люди, частично уже более или менее известные, как например Артамон Матвеев и Симеон Полоцкий, частично совершенно дотоле никому неведомые, как Сильвестр Медведев или Димитрий Туптало, будущий Димитрий Ростовский. Будущий Петр Великий уже родился на свет: это произошло 30 мая 1672 года. Увлечение Западом все меньше и меньше уравновешивалось воспоминаниями о прошлом. В большом свете уже было принято носить чужеземный костюм, стричь бороду, и бояре уже начали придавать такой облик и своим людям. Таким образом, новая мода мало-помалу прививалась и широким народным массам. Недаром в августе 1675 года в Москве уже насчитывалось восемь представителей иностранных держав[1734]. В Немецкой слободе было три лютеранские и одна реформатская церковь, каждая имела своего пастора и определенный приход[1735]. Кроме того, и в провинции тоже были протестантские церкви: в Туле для иностранных рабочих Петра Марселиса при металлургическом заводе и другая, в Архангельске, для голландских купцов[1736]. Через эти каналы легко проникали западноевропейские идеи. В Архангельске еще жил один иноземный проповедник, фанатично придерживавшийся взглядов Якова Беме: после своей смерти он завещал все свои книги своему ученику Конраду Нордерману. Последний скоро переехал в Москву, где он не замедлил начать распространение идей не только Беме, но и двух еретиков, казненных в Пресбурге 16 июля 1671 г. – Коттера и Драбика[1737]. Уже в эту эпоху в Москве была известна секта квакеров[1738].

Волнения 1652 года были прочно позабыты: лютеране и реформаты столь же свободно отправляли свое богослужение, как и в любой другой стране мира, но католикам всякое отправление богослужения было воспрещено, как замечает Кильбургер в 1674 году[1739].

И вместе с тем даже в отношении к католикам чувствовались новые веяния. После Андрусовского мира (13 января 1667 года) Польша уже перестала быть вражеской страной: отношения между католиками и православными становились все более частыми[1740]. Имело место не только то, что царь через посредство Менезия официально обратился к папе, но, более того, в августе 1674 года в Москве появились два доминиканца, а в ноябре и декабре того же года через Русь пропутешествовали два католических священника, направлявшихся в Персию[1741]. В 1675 году Императорское посольство, возглавляемое А.-Ф. Боттони, включало иезуита доктора богословских наук Фр. Шлегеля. Это посольство оставалось в Москве с 25 августа по 28 октября[1742]. По-видимому, теперь уже меньше боялись страшных латинских ересей.

Тем более пользовались исключительно большим успехом малороссы: Лазарь Баранович, Иоанникий Голятовский и другие. Они не довольствовались тем, что посылали в Москву и продавали там свои произведения; они приезжали сюда и для проповеди[1743]. Появилась совершенно новая книга «Синопсис» Иннокентия Гизеля, напечатанная в Киеве в 1674 году и затем перепечатанная в 1676 и 1680 годах. Почти сразу же после своего выхода в свет она была доставлена в Москву. Это было первым руководством по истории, которое видели в Московии[1744]; надо сказать, что оно было весьма обстоятельным и хорошо составленным. Но дух этой книги был чисто малороссийским и не имел ничего общего со строго ортодоксальным московским направлением[1745].

Православная церковь после отставки Никона не имела главы; соборы 1666–1667 годов были проведены царем и чужеземными патриархами; затем появились два патриарха, слабых и не имевших влияния: Иоасаф и Питирим, которые целиком и полностью подчинялись государственной власти. По смерти последнего патриарший престол оставался год и три месяца вдовствующим. Наконец, 26 июля 1674 года на патриарший престол был возведен Иоаким[1746], бывший келарь и архимандрит Чудова монастыря, сделавшийся 22 декабря 1672 г. новгородским митрополитом. Этот епископ, далекий от учености, лишенный какого бы то ни было религиозного рвения, был, однако, большим приверженцем церковного благочиния и сумел своим рациональным управлением поднять на большую высоту церковное устройство, в частности, в отношении церковных сборов.